Виновато улыбаюсь и развожу руками:
— Да черт его знает как получилось? Он водки перебрал и пошел кулаками махать, а потом за ружье…
— Понятно. Геройские мужики. Я-то все собираюсь заглянуть в гости, да как-то не получается. К тому же Бобик возле вас все время крутится.
Позавтракали и все втроем отправились к Хилгичану. Оказывается, мои знакомые — артель лесорубов. Только их лесоучасток находится километрах в двадцати отсюда, а у Чилганьи у них как бы дом отдыха. Каждые два-три дня сюда приезжает новая смена. В поселок на выходные дни добираться далеко, а сюда в самый раз. В августе они достали лицензию на пятьсот килограммов мальмы, но уже давно всю отловили и сдали в торгконтору. Теперь вот решили поймать еще тонну, а рыба почти не идет. К тому же Бобков «строит всякие крючки».
— Идти-то она, конечно, понемногу идет, — заговорщицки подмигнул мне Алексей Петрович, — но, сам понимать должен, начальства-то у нас сколько. Тому икорки, тому балычок, третьему еще что. Лицензии-то оно достает нам не за красивые глазки. Ну, а из твоего Бобкова пена. Очень уж ему хочется доказать, что сверх лицензии еще кое-что имеем. Вот и выясняем отношения. Кстати, ты этого тракториста, что на «Кальмаре», давно знаешь?
— Прилично. Он из нашего совхоза. Мужик основательный. Теплица, свинарник, звероферма. В прежние времена обязательно раскулачили б. А так — выполняет Продовольственную программу. У него…
— Нет, я не в том смысле, — не дал договорить мне Алексей Петрович. — Понимаешь, он просил одного моего знакомого продать пару тонн мальмы для своих песцов. Обещал достать спальный мешок из гагачьего пуха и лодку, что выдают летчикам. Говорит, она чуть ли не в карман вмещается. Мой друг никак и не поймет, что он за человек? Сам понимаешь, с таким делом можно и в неприятность попасть.
«Вот тебе и Мамашкин! — подумал я. — Уже и к этим дотянулся». Но вслух сказал:
— Кто его знает. В поселке вроде бы никого не обманывал. Да и вообще, мужик он пробивной. Нормальный, короче.
Виталий несколько раз поджидал нас, потом убежал вперед, оставляя на снегу цепочку продавленных почти до самой земли следов. Наконец за снежной кисеей проглянули выкрашенные в желтый цвет стены нашего вагончика. Над трубой поднимается дым. Виталий, наверное, уже хозяйничает. Стряхиваем приставший к сапогам снег, я с чувством радушного хозяина пропускаю Алексея Петровича вперед. Он открывает дверь и… пятится. Ничего не понимаю. Говорю ему, чтобы смело располагался и все такое, он с обидой глядит на меня и наконец переступает порог. Вхожу следом и застываю у двери. На кровати, рядом с лежащим на животе Калипухом, сидит Бобков и с удивлением глядит на Алексея Петровича.
Виталий склонился к горящей печке, курит, пускает дым в открытую дверцу и делает вид, что все его совсем не касается.
Я обогнул Алексея Петровича, поздоровался с Бобковым. Тот задержал мою руку в своей и кивнул в сторону растерявшегося гостя:
— Ну и отчаянный ты мужик, честное слово. Я Вайцеховского уже месяца три мечтаю встретить, а ты с ходу всех в кучу собрал.
Алексей Петрович сделал удивленное лицо.
— Меня? Да вы, товарищ Бобков, только бы намекнули, я сразу бы и прискочил.
— Во-во, — закивал головой Бобков. — Я, чтобы намекнуть, гнался за вами от Новых озер до самой трассы. Ну да ладно. Знаете, на время Олимпийских игр всякие там войны категорически запрещались. А у нас человек в беде. — Затем повернулся к Федору, что внимательно глядел из-под навернутого на лоб обрывка простыни. — И смех, и грех, и горькие слезы. Рыбинспектор и браконьер собрались, значит, на врачебный консилиум. Как в таких случаях говорят: «Будем лечить, или пусть живет»?
Мне кажется, против вчерашнего Федор заметно потяжелел. Несем с Виталием носилки всего ничего, а руки уже отваливаются. К тому же в носилках остался сучок, и, как ни приноравливаюсь, он колет в ладонь. Идти скользко, дорога в кочках, я из-за носилок не вижу, куда ставить ногу. Того и гляди, загремишь вместе с Федором.
Бобков и Алексей Петрович чуть поотстали. У одного — скатанные в рулон одеяла, у другого лом. Сегодня ночью Бобков ехал с проверкой, увидел мою записку и завернул к Хилгичану. Проскочил от развилки километр, сунулся в ручей и застрял. У берегов уже приличный лед, к тому же берега обрывистые. Пришлось бросать машину среди ручья и добираться к Хилгичану пешком.
Федор лежит на животе, чуть свесив голову с носилок. Облепленные снегом веточки касаются его лица, но он не отклоняется и не вытирает зависшие на носу и бороде росинки. Может, у него температура и он не замечает холода?