Однако она могла бы сработать, если бы кризис оказался достаточно долгим. В таком случае преимущества демократии получали возможность проявить себя. Хотя аристократические общества хороши в принятии быстрых решений, они вскоре на них зацикливаются. Они плохо приспосабливаются. Демократии, поскольку они всегда делают больше, постоянно экспериментируют и не прекращают движения, в долгосрочной перспективе показывают лучшие результаты, так как находят разнообразные способы отвечать на сложные вызовы. Демократии, если у них есть время, могут, приспособившись, выкарабкаться из кризиса, на что неспособна автократическая система. Но имеет ли смысл желать демократии такого длительного кризиса? Здесь есть две проблемы. Одна в том, что в слишком затянувшихся кризисах немало опасных моментов. В конце концов, это кризисы, с которыми непонятно что делать: чем дольше они длятся, тем оставляют больше возможностей для того, чтобы случилось нечто действительно плохое. В долгих кризисах достаточно места для краткосрочных катастроф. Вторая проблема в том, что кризисы должны стряхнуть с демократий их фаталистические тенденции. Но если они длятся долго, существует риск, что демократии снова начнут просто плыть по течению, дожидаясь, пока их спасет история.
Следы нерешительности Токвиля в этих вопросах можно усмотреть в его трактовке перспектив демократии, находящейся в состоянии войны. Токвиль говорит, что демократическим странам следует вступать лишь в войны определенного типа – в долгие, сложные и напряженные. Только в таком случае демократические преимущества приспособляемости и подвижности выходят на первый план. Токвиль считал, что в международных отношениях демократии плохо справляются с вызовами, требующими немедленной реакции: они нетерпеливы, капризны, слишком быстро идут в атаку, но также готовы пустить все на самотек. В результате они, по его мнению, обычно уклонялись от войн, в которые должны были вступить, и участвовали в войнах, от которых им следовало уклониться. Аристократические общества намного лучше знают, когда и как вступить в битву. Но как только борьба начинается, аристократии обычно увязают в ней. Они слишком негибкие. «Аристократический народ, сражаясь против демократической нации, сильно рискует оказаться побежденным ею, если ему не удалось разгромить ее в результате первых же боевых операций», – предсказывал Токвиль [Токвиль, 1992, с. 476].
В демократиях присутствует живучесть и страсть к экспериментам, которая делает их подходящими кандидатами для длительного состязания. Помимо всего прочего, они постоянно меняют своих военных руководителей, пока не найдут тех, кто способен решить задачу. Они не помешаны на традиции и репутации. (Хотя одна из проблем демократии в том, что они часто действительно зацикливаются на репутации после того, как кризис миновал: у них обнаруживается тенденция награждать своих прославленных воинов политическими должностями.) Но даже долгие войны представляют для демократий определенные проблемы. Демократии не знают, когда вступить в битву, точно так же, как они не знают, когда остановиться. «Демократическим народам всегда будет трудно делать две вещи: начинать войну и заканчивать ее», – писал Токвиль [Токвиль, 1992, с. 469].
Токвиль не мог быть уверенным в том, что такой демократии, как США, по-настоящему серьезная война принесет пользу. Всегда сохранялся риск, что краткосрочные слабости действующей демократии окажутся фатальными. К тому времени американская демократия успела поучаствовать лишь в одной крупной войне, в Войне за независимость, но выводы из нее остались неопределенными[5]. США выиграли войну с аристократическим противником, но победа была недалека от ничьей. Кроме того, как писал Токвиль, «пока она [война] длилась, проявлялся и привычный эгоизм». Деньги перестали поступать в казну; а на службу в армию стало являться меньше добровольцев. Войны, особенно долгие, опасны потому, что они порождают фатализм, равно как и его неприятие. В результате, по словам Токвиля, «трудно сказать, на какие действия способно демократическое правительство в период национального кризиса». Это может зависеть не только от длительности кризиса, но также от того, в какой мере люди желают связывать свою судьбу с судьбой их страны.
Чтобы оценить, на какие жертвы способны демократические страны, нужно дождаться момента, когда американский народ будет вынужден отдать в руки своего правительства половину своего дохода, как в Англии, или будет должен бросить на поле сражения двадцатую часть населения своей страны, как это было во Франции [Там же, с. 178].
5
После этого США участвовали в ряде более мелких войн, включая еще одну войну с Британией в 1812 г. Токвиль следует за сложившимися после этой войны историческими представлениями, принижая ее значение. Противоположный взгляд, утверждающий, что конфликт 1812-го года был важным событием в историях обеих стран, участвовавших в войне, см.: [Bickham, 2012].