Чуть ранее в том же году издание «Atlantic Monthly» отправило журналиста Генри Луиса Менкена в Германию, чтобы он написал очерк о Людендорфе. Менкен был авантюрным политическим иконоборцем, подражавшим своему герою – Ницше, чьи идеи он впервые представил американским читателям около десятилетия назад. Менкен обожал Ницше, видя в нем великого «разрушителя» демократических благоглупостей. Когда в 1914 г. началась война, Менкен встал на сторону немцев, чьей политической системой он восхищался, поскольку она вознаграждала людей за силу воли, а не за мимолетную популярность. Восхождение Людендорфа к вершинам власти подтвердило это. Менкен с удовлетворением отмечал: «В издании “Wer Ist’s” 1914 г., немецком “Кто есть кто”, Людендорф вообще не упоминался. В те времена писали, что он был простым полковником в немецком штабе» [Mencken, 1917, р. 828]. Теперь же он стал «истинным правителем страны – возможно, лучшим человеком, рожденным Германией со времен Бисмарка». Но о нем все еще почти ничего не знали. «Ему не приписывают изречений, лозунгов, да и просто метких слов. Он по-прежнему остается таинственным человеком» [Ibid., р. 852]. Менкен хотел оттенить контраст с Вильсоном, политиком, которого он презирал. Вильсон, демократ с кучей лозунгов, любил подыграть толпе, не чурался философских сентенций, но почти ничего не делал.
Менкен играл на тревоге, накопившейся за все эти военные годы. Как могут демократии, выбирающие своих руководителей по их способности польстить публике, тягаться с меритократической немецкой системой, которая вознаграждает за успех на поле боя, а не в лабиринте электоральной политики[10]? Война вынесла Людендорфа на самую вершину. В США руководителем по-прежнему был человек, переизбранный в 1916 г., когда пообещал не втягивать Америку в войну. Вильсон показал себя настолько приспособляемым, что это граничило с нелепостью. Менкен был совершенно уверен в том, какая система одержит верх при прямом столкновении форм правления, представленных двумя этими людьми.
Тревоги относительно несостоятельности демократии достигли своего пика в начале 1918 г. Могут ли демократии быть достаточно безжалостными, чтобы сразиться со своими соперниками в смертельной схватке? Достаточно ли у них воли к власти? Или же демократическая склонность залатывать дыры, копаться и обходиться временными мерами в итоге попросту уничтожит их? На Востоке люди действия, Гинденбург и Людендорф, Ленин и Троцкий, брали в свои руки свою судьбу и, возможно, судьбы всего мира. Тогда как на Западе политики-демократы ждали, чем все обернется. Автократы отвечали за свои поступки. А что могли предложить демократы?
Две речи
Прежде всего у них было то, в чем демократические политики никогда не испытывают недостатка: у них было больше слов.
В начале 1918 г. внимание всего мира было приковано к белорусскому городу Брест-Литовску, где представители Германии и России вели переговоры об условиях выхода России из войны. У руководителей западных демократий было два главных опасения относительно того, чем могли завершиться эти дискуссии. Первое было связано с тем, что большевики уступят немцам слишком много, сместив тем самым баланс сил в военном конфликте. Второе – с тем, что большевики деморализуют демократическую военную мобилизацию, подвергнув ее осмеянию. Большевики презирали западную демократию, в которой видели бесспорную фикцию. Троцкий воспользовался мирными переговорами как поводом, чтобы обнародовать подробности тайных договоренностей между царским режимом и западными союзниками, надеясь показать, что все участники военных действий стоят друг друга: все они строили козни, лгали и стремились к приобретениям. «Разоблачая перед всем миром работу правящих классов, как она выражается в тайных документах дипломатии, мы обращаемся к трудящимся с тем призывом, который составляет неизменную основу нашей внешней политики: “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!”»[11].
В начале января 1918 г. «Правда» определилась с позицией относительно цели, заявленной Вильсоном, – сделать мир безопасным для демократии. По ее мнению, это была неумная шутка. Американское государство вступило в войну не ради «права и справедливости», но чтобы защитить «циничные интересы нью-йоркской биржи».
Господин Вильсон служит американской военной промышленности точно так же, как кайзер Вильгельм – металлургической и сталелитейной промышленности Германии. Свои речи он читает в образе квакера-республиканца, тогда как другой облекает их в туман прусской протестантско-абсолютистской фразеологии. Но по сути это одно и то же (цит. по: [Кеппап, 1956, р. 263]).
10
В конце 1915 г. лондонская «Times» опубликовала ряд писем, в которых сравнивались преимущества таких авторитарных режимов, как Германия, с недостатками демократии в одних и тех же условиях военного времени. Один из авторов привел такое сравнение: «Монархия или бюрократия знает своих людей и их достижения и может обоснованно выбирать между ними, как ей захочется. У демократии нет таких знаний: она выбирает своих лидеров, поскольку они из хороших семей, поскольку они хорошие ораторы или же просто хорошие парни»
11