Тем временем некоторые из друзей Вильсона попытались предупредить его о рисках, на которые он шел, ожидая от избирателей слишком многого. В октябре 1914 г. он встретился с Генри Эсхерстом, сенатором-демократом из Аризоны, который пришел рассказать ему о своих опасениях, связанных с предстоящими выборами. Вильсон ответил, пожав плечами. Он объяснил, что теперь у него были заботы поважнее тех вещей, что могут случиться за три недели. «Я теперь играю на 100 лет», – сказал он Эсхерсту [Wilson, 1966–1994, vol. 51, р. 339]. С точки зрения Вильсона, долгосрочные перспективы демократии заслоняли собой ее кратковременные судороги. Но во время выборов нет простого способа сказать это. Очень сложно заставить людей проголосовать за идею, к которой их голоса в действительности не имеют отношения.
Другая проблема Вильсона была в том, что, хотя война приближалась к концу, боевые действия еще продолжались. В этом отношении и, возможно, впервые в его жизни демократическое провидение оказалось против него. Выборы прошли буквально за несколько дней до окончательного перемирия. Австрия подписала сепаратный мир 3 ноября, но новости до США шли долго, а Германия все еще сражалась. Противники Вильсона вдалбливали в головы избирателей, что не время говорить о будущих соглашениях с немецким народом. Весь октябрь республиканцы вели кампанию, сосредоточившись на том, что человек, который однажды отстаивал мир без победы, теперь преждевременными разговорами о мире может похоронить возможность окончательной победы. Организаторы республиканской избирательной кампании использовали «Четырнадцать пунктов» Вильсона, чтобы выставить его опасным идеалистом, которому стоит напомнить о том, что у американского народа есть более приземленные интересы. Как сказал один историк, выставив Вильсона «диктатором, пацифистом, социалистом, антиамериканским и прогерманским интернационалистом», выборы 1918 г. создали «образец для республиканских кампаний на все оставшееся столетие» [Knock, 1992, р. 207–208].
Когда огласили результаты, стало ясно, что общество не оказало Вильсону того доверия, которого он желал. Демократы потеряли 22 места в палате представителей и семь в Сенате. Однако Вильсон горевал недолго. Он утешился тем, что день выборов пришелся на неудачный момент, так что результаты можно списать, скорее, на невезение, чем на что-то еще. По заверению организаторов изибирательной кампании, если прошло еще хотя бы несколько дней, новости о капитуляции Австрии и неминуемом крахе Германии успели бы дойти из Европы, и расклад бы полностью поменялся. Именно это они всегда говорят своим проигравшим кандидатам: если бы только выборы не состоялись тогда, когда они на самом деле состоялись, мы могли бы выиграть! Советники Вильсона тоже говорили ему, что противники сыграли на доверчивости избирателей, которых уверили в том, что Вильсон позволит немцам соскочить с крючка. Один из них сообщил: «[Республиканская] кампания, основанная на лозунгах “Безоговорочная капитуляция” и “Никаких мирных переговоров”, оказалась на удивление удачной» [Wilson, 1966–1994, vol. 51, р. 630]. Вильсон утешал себя мыслью о том, что избиратели изменят свое мнение, когда поймут, за что он на деле выступал – за победу, которую не отменишь.
Но когда это могло бы случиться? Первым делом должно было произойти одно – полное прекращение боевых действий, чтобы недобросовестные политики не могли больше мудрить с вопросами войны и мира. Однако британские общие выборы, которые прошли месяцем позже, показали, что, даже когда все боевые действия уже кончились, нечистым на руку политикам все еще есть, чем поживиться. Ллойд Джордж назначил выборы на 14 декабря. Это были первые выборы в Британии с 1910 г., а также первые после принятого чуть ранее в том году Закона о народном представительстве, в соответствии с которым право голоса получали почти все мужчины старше 21 года и большинство женщин старше 30. Британия стала настоящей массовой демократией. Многие из тех, кто получил право голосовать, продолжали службу в армии, несмотря на то, что война закончилась месяцем ранее. Тем не менее прекращение военных действий и крах Германии означали, что это уж точно послевоенные выборы. Отныне вопрос был не в том, как победить, а в том, что делать с победой.