В этой книге я рассматриваю отдельные критические моменты в истории современной демократии и пытаюсь показать, почему мы совершаем одни и те же ошибки, даже если продолжаем двигаться вперед. Кризисы часто воспринимаются в качестве моментов истины, когда мы наконец-то начинаем понимать, что же по-настоящему важно. Однако демократические кризисы другие. Это моменты предельной путаницы и неопределенности. Не видно ничего. Преимущества демократии не становятся яснее; они остаются перемешанными с ее недостатками. Демократии бредут от одного кризиса к другому, нащупывая свой путь впотьмах.
Однако именно эта способность выбираться кое-как из кризисов дает демократии преимущество перед ее автократическими соперниками. Демократии переживают кризисы с большим успехом, чем любая альтернативная система, поскольку они могут приспосабливаться. Они не перестают искать решения, даже если продолжают совершать ошибки. Однако избегать кризисов демократии умеют ничуть не лучше своих соперников, они не превосходят автократии в умении учиться у конкурентных систем. Возможно и то, что определенные типы автократических режимов усваивают уроки быстрее, особенно когда требуется избежать ошибок прошлого. (Автократии обычно ошибаются в своем предположении, будто будущее будет похожим на настоящее.) Пережив кризис, демократические общества становятся самоуверенными, а не мудрыми: демократии усваивают лишь то, что они могут пережить собственные ошибки. Однако это может привести к их краху, если они совершат слишком много ошибок. Мы еще не достигли конца истории. Но не потому что Фукуяма ошибался, а по ряду причин, подтверждающих его правоту.
Мысль о том, что успех и неудача идут рука об руку, относится не только к демократии. Это характеристика человеческого бытия в целом. Это сущность трагедии. Гордыня может сопутствовать любому виду человеческих достижений. Самые одаренные люди часто переоценивают себя. Большие знания не являются залогом самопознания: умные люди совершают ужасные глупости. То, что относится к отдельным людям, относится также и к политическим системам. Империи также переоценивают себя. Успешные государства наглеют, упиваясь своими успехами, и становятся самодовольными, когда полагаются на прошлые заслуги, которые должны указать им выход из сегодняшних затруднений. Великие державы приходят в упадок и разваливаются.
Однако трудности демократии невозможно свести к обычной человеческой трагедии, они не составляют часть великого цикла политического упадка и распада. Демократии страдают от гордыни особого рода. В Древнем Риме за вождями-триумфаторами, входящими в город, шли рабы, которые шептали им на ухо, что они тоже смертны. Демократии ничего подобного своим героям не шепчут, потому что им это не нужно. Успешным демократическим политикам и так постоянно напоминают об их смертности. Им вообще трудно от нее отвлечься: в демократии чаще можно стать предметом поругания, чем поклонения. Ни один демократический политик не может пробиться наверх, не привыкнув к улюлюканью толпы. Вот почему в демократии нет такого человека, для которого провал оказался бы неожиданным. Когда демократические политики становятся самодовольными, это происходит потому, что они привыкают к шепоту, который говорит им об их смертности, а не потому, что они отгораживаются от него. Автократы – вот кого события застают врасплох.
Образец современного автократа, столкнувшегося с улюлюканьем толпы, явил собой Николае Чаушеску, вышедший на балкон здания Центрального комитета в Бухаресте 23 декабря 1989 г., за три дня до того, как его вместе с женой казнила расстрельная команда. Он выглядел по-настоящему озадаченным: что это за шум такой? Ни один демократический политик не может показаться настолько удивленным. Облик демократического самодовольства совершенно иной. Его являет, к примеру, лицо политиков, занимавших определенный пост и потерявших его в день выборов (можно вспомнить о Джордже Буше-старшем в 1992 г.). Они выглядят не удивленными, а уязвленными. Кажется, что они говорят: «Да, я слышал, что вы меня постоянно ругали. Как я мог этого не слышать? Я же читаю газеты. Но это и есть демократия. Я не понял, что вы говорили всерьез». Такой облик – одна из причин того, почему демократическая жизнь чаще оказывается комической, чем трагической.