До Токвиля никто демократию в таком свете не рассматривал[2]. В этом и было его открытие. Продумывая выводы из него, он выяснил, что многие из них наводят на серьезные размышления. Он почувствовал, что скрытые сильные стороны демократии представляют также ее наиболее серьезную слабость, именно потому, что они скрыты. Когда они вам нужны, вы не можете воспользоваться ими. Если попытаться, зачастую все становится только хуже. Однако если отказаться использовать их, демократии могут скатиться к пассивности и самотеку. Демократии попались в ловушку собственного стремления ускорить ход событий и своего инстинкта, заставляющего выжидать. И между двумя этими умонастроениями не бывает равновесия.
Именно это рассуждение делает Токвиля таким оригинальным и важным мыслителем. Он лучше других помогает разобраться в характере демократии. В этом разделе я надеюсь показать, почему это так.
Конкурирующие взгляды
Токвиль, конечно, был не первым гостем США, решившим, что американская демократия не то, чем кажется. Многие путешественники научились не доверять своим первым впечатлениям. Но лишь потому, что обычно они приходили к выводу, будто американцы лицемерны. Распространенная жалоба на американскую демократию состояла в том, что на самом деле она не соответствует своим замечательным принципам: американцы разглагольствовали о достоинстве и свободе, но, по сути, все они были людьми жестокими, вульгарными и алчными. Многие гости из Европы первоначально приходили в немалое воодушевление, познакомившись с непринужденным и эгалитарным этосом: Америка часто казалась им глотком свежего воздуха. Но чем больше они путешествовали, тем больше приходили к выводу, что это просто показуха. В основе своей Америка, как выяснялось, была материалистическим, эксплуататорским обществом, в котором каждый за себя. Хуже того, невозможно было сбросить со счетов тот факт, что апостолы свободы держали рабов, а если и не держали сами, то терпели то, что их держали другие американцы. Из-за рабства американская демократия представлялась посмешищем.
Десятилетием позже более типичное, чем у Токвиля, путешествие в Америку было предпринято другим молодым европейским писателем, Чарлзом Диккенсом. Диккенс не был снобом, а к демократии испытывал инстинктивную симпатию. Сначала он просто обожал Америку, особенно потому, что американцы, судя по всему, обожали его. Его приветствовали как человека родственного духа, который в своих романах защищал бедных и угнетенных. (Токвиля тоже чествовали, когда он приехал впервые, но он принял это за признак неосведомленности американцев, поскольку во Франции о нем тогда еще почти никто не знал.) У Диккенса энтузиазма хватило ненадолго. Он продолжал путешествовать и постепенно ему надоело внимание, которое ему уделяли, как и тот факт, что, несмотря на все свои прекрасные чувства, американцы на самом деле не были заинтересованы в том, чтобы жить в соответствии со своими высокими идеалами. Чем больше он знакомился с ними, тем больше обнаруживал у них дурные манеры и самодовольство. Также он понял, что они его обирают, поскольку довольно мягкие американские законы об авторском праве позволяли публиковать его романы в пиратских изданиях. В двух книгах, посвященных своим американским впечатлениям, в «Американских заметках» (1842) и романе «Мартин Чезлвит» (1843–1844), Диккенс дал ясно понять, что почувствовал себя так, словно его предали. Он высмеял лицемерие американцев и раскритиковал их терпимость к рабству.
В интеллектуальном путешествии Токвиля необычно то, что оно пошло в противоположном направлении. Токвиль ненавидел рабство не меньше Диккенса. Но он не сделал вывод о лицемерии американцев. Напротив, он стал думать, что отличительным качеством американской демократии является ее искренность. Один из главных эпизодов в его путешествии произошел 4 июля, когда он со своим попутчиком Гюставом Бомоном прибыл в Олбани, новую столицу штата Нью-Йорк, где они приняли участие в праздновании Дня независимости. Токвиль счел церемонию довольно смешной – со всеми ее марширующими оркестрами и торжественными речами. Зрелище этого провинциального самодовольства изрядно насмешило его. Но когда вечером начались публичные чтения Декларации независимости, он к своему удивлению заметил, что это его глубоко тронуло. «Словно бы через каждого присутствующего пробежала электрическая искра. Это было совсем не похоже на театральное представление… Там было нечто по-настоящему прочувствованное и поистине великое» (цит. по: [Jardin, 1989, р. 118]). Демократия в Америке не была фикцией. Скорее, это была подлинная религия.
2
Конечно, в 1830-х годах многие другие французские наблюдатели тоже интересовались американской демократией и тем, что она значила для перспектив демократии в Европе. В этом смысле Токвиль принимал участие в широкой дискуссии. Некоторые французские комментаторы считали, что американская демократия была оклеветана и что у нее есть добродетели, которым могла бы поучиться Франция. Другие же полагали, что ее, внешне заметные, сильные стороны опровергались глубоко укорененными недостатками, прежде всего, сохранявшимся рабством. В этих спорах, как и в похожих спорах в Британии, их участники обычно занимали ту или другую сторону: американская демократия признавалась либо чем-то хорошим, либо чем-то дурным. Уникальной в позиции Токвиля была его способность видеть обе стороны сразу; он предложил свежий взгляд на то, как в американской демократии хорошее сочетается с плохим. О конкурирующих взглядах на Америку в период, когда Токвиль писал «Демократию в Америке», см.: [Craiutu, Jennings, 2004]. Об интеллектуальных истоках идей самого Токвиля см.: [Jaume, 2013]. О конкурирующих британских позициях по вопросу США в период перед гражданской войной см.: [Foreman, 2010].