Поэтому я собралась с духом.
Это было хорошо, потому что в ту же секунду, как только я сосредоточилась на нем, он заговорил низким голосом, медленно, чтобы я осознала весь смысл сказанного, даже его пальцы на моей шеи напряглись, чтобы я прислушалась к тому, что он говорил:
— Ты — не Мелбама Ганновер. Ты не шлюха. И ты не такая. Ты так далека от Близнецов Одни Неприятности, что это даже не смешно. Ты совсем не та, за кого тебя принимали в школе, родители школьников и те трахающиеся приятели твоей матери. Ты — Мара, ты милая, ты прекрасная, и я не забуду до самой смерти, как прекрасно было оказаться в тебе, когда ты обнимала меня, смотреть в твои глаза, которые увлажнились, и чувствовать своим нутром, что ты чувствовала, как и я, насколько это прекрасно.
Мои глаза сразу же увлажнились, как только я услышала его слова, руки провели по его плечам, его слова просачивались в меня глубоко, прямые и правдивые, даже я, обладающая особым талантом все домысливать и искажать, не смогла их исказить, даже если бы попыталась.
Но я и не собиралась пытаться.
— Митч, — прошептала я и замолчала, потому что у меня перехватило горло, а еще потому, что я не знала, что сказать.
Он еще не закончил, и я поняла это, когда он притянул меня к себе, откинулся назад и перекатился так, что оказался сверху, его бедра были между моими ногами, а лицо было так близко, когда он прошептал:
— Твои волосы мягче, чем я ожидал, и красивее, когда распущены. Ты слаще, чем я ожидал, смешнее, преданнее, я и так ожидал, что ты будешь феноменальной, но должен сказать, детка, мне чертовски приятно узнать, что реальность просто зашкаливает. А еще лучше то, когда ты злишься, мне приходится бороться с собой, чтобы не сорваться. Когда ты улыбаешься, мне приходится бороться с собой еще сильнее. И когда ты заглядываешь мне в глаза и видишь все, что ты там видишь, и я знаю, что тебе нравится то, что ты видишь в моих глазах, потому что это написано у тебя на лице, я борюсь с собой что есть сил. Но даже наконец-то заполучив тебя — это еще одна реальность, которая находится за пределами всего, что я представлял. Улавливаешь ход моих мыслей? — спросил он, не став дожидаться ответа. — Твоя мать ненавидела тебя, потому что знала, что ты лучше ее, и каждый день ты напоминала ей об этом, что ты станешь той, кем ты стала теперь. Поэтому она пыталась всеми средствами в тебе это убить. Сводя тебя с ума своими высказываниями, что ты чертовая сука, и, честное слово, я много чего повидал, а сколько уже выслушал, твоя мать, по-моему мнению, претендует на самую худшую чертовую мать в истории. И все же ты ее побила, потому что ты — это та, кем стала сейчас. И, милая, есть много всего в тебе, и не только я говорю и вижу это, сколько в тебе хорошего. И теперь я прикоснулся к твоей прекрасной стороне после стольких лет ожидания, и сказать, что это не доставляет мне никакого гребаного удовольствия — одно из серьезных гребаных преуменьшений.
— Ты должен остановиться, — прошептала я в ответ, сердце так сильно забилось, казалось, вот-вот выскочит из груди. Грудь, в которой разлилось тепло, стала гореть от жары.
— Я не перестану, пока не буду уверен, что ты понимаешь то, что я хочу тебе сказать и не отбросишь мои слова в сторону, все же веря в то, во что хотела эта сука, чтобы ты верила.
— Ты должен прекратить, — повторила я шепотом.
— Мара, нет…
Я убрала руку с его плеча и прижала пальцы к его губам.
Затем тихо сказала:
— Я не отбрасываю твои слова в сторону. — Я скользнула пальцами по его щеке, затем перебралась в волосы, подняла голову и прошептала: — Я понимаю, что ты мне говоришь.— Прижалась губами к его губам, продолжая шептать: — Теперь ты должен сварить мне овсянку. Потому что, по моим подсчетам, у тебя имеется восемь часов убедить меня, что я — Мара твоего мира, прежде чем снова на нас что-нибудь обрушится, я испугаюсь и/или сойду с ума, и/или запаникую, и/или еще что-нибудь произойдет, уверена, если бы была одна, наверное, не смогла бы всего этого пережить. Но с твоей помощью мне легче, и очевидно, все, что ты сейчас сказал, мне все равно не так легко поверить.
Я замолчала (наконец-то), излив свою душу (наконец-то) и затаила дыхание, бездонные глаза Митча уставились в мои.
Затем он спросил:
— Восемь часов?
— Пока не нужно будет ехать за детьми в школу, — пояснила я.
Он повернул голову, взглянув на будильник, потом снова перевел на меня взгляд, и когда он снова на меня посмотрел, мне понравились смешинки в его глазах, потому что его смешинки были с сексуальным подтекстом.