— Я не наговариваю, — возразила я.
— Я же сказал тебе, что у тебя хороший музыкальный вкус, а ты тут же решила, что меня раздражает твоя музыка, которая слишком громко звучит. Какая связь, между тем, если тебе говорят, что у тебя хороший вкус в музыке, и тем, что твоя музыка слишком громко играет?
Мне ничего не оставалось сделать, как согласиться с ним, потому что со стороны это выглядело полным абсурдом.
— Гм… — пробормотала я.
— То же самое и с твоим смехом. Я говорю, что мне нравится твой смех, ты тут же воспринимаешь мои слова, будто ты слишком громко смеешься.
Лучше бы он ничего не говорил.
— Хватит уже, — выпалила я и пожалела, что не успела зажать рот руками, потому что прозвучало это глупо.
Мне нужно было тогда на лестнице каким-то образом отвертеться от него, может наступить ему на ногу и убежать. Почему я этого не сделала, теперь вот сижу рядом в его внедорожнике? Мне не стоило соглашаться поехать с ним.
— Ага, — пробормотал он, — держу пари, что для тебя это важно.
Я резко повернула к нему голову.
— Что это значит?
Он не ответил. Вместо этого спросил:
— Почему ты продинамила меня в воскресенье?
Ой-ой.
— Я не динамила.
Он снова взглянул на меня, и я почувствовала, как его гнев, который уже сошел на нет, снова завибрировал в салоне машины.
Потом перевел глаза на дорогу, сказав:
— Мара, мы договорились. Пицца в семь тридцать вечера.
Я тоже посмотрела на дорогу и сказала:
— На самом деле, я не хочу об этом говорить.
— Да, держу пари, не хочешь.
— Мне нужно сосредоточиться на своих дальнейших шагах с Билли и Билле и на том, что собираюсь сказать своему кузену.
— Да, знаю, для тебя это важно. Тебе легче сосредоточиться на ком-то другом, но не на себе.
Я подавила желание зажать уши руками и пропеть «Ла-Ла-Ла», решила лучше промолчать.
— Почему ты меня продинамила? — повторил он вопрос.
— Это ты сказал, что придешь, но я не давала своего согласия.
— Ты меня продинамила.
— Нет.
— Мара, именно так, и ты сделала это, по сути, уже дважды.
Я вздрогнула, резко повернув к нему голову, и рявкнула:
— Нет, я ничего такого не делала.
Он отрицательно покачал головой и пробормотал:
— Господи, ты так глубоко засунула голову в задницу, удивительно, как ты способна еще дышать.
— Что, прости? — Прошипела я.
— Ты слышала.
— Да, — выпалила я. — Слышала, но твои слова не очень приятны.
— Конечно, детка, неприятны, но это, мать твою, чертовая правда.
Неужели я, сидя во внедорожнике детектива Митча Лоусона, ругаюсь с ним? Двойка и Пять Десятых никогда не ругаются и не спорят с Десяткой. Это против всех законов вселенной. Как такое случилось?
— И моя голова не в заднице! — Довольно громко огрызнулась я.
— Ты живешь в совершенно другом, своем собственном мире, — возразил он.
— Нет!
— О да, милая, именно так.
Я скрестила руки на груди, смотря прямо перед собой, объявив:
— Ну, я рада, что ты можешь быть придурком. Легче иметь дело с горячим парнем придурком, чем с парнем, который, на самом деле, не так хорош, как хочет казаться.
Конечно, я говорила, как полная дура, но мне было наплевать. Я всегда вела себя как дура, и вообще, он же сам заявил мне, что я засунула голову в задницу. Какое мне дело до того, что он уже считает меня дурой?
— Наконец-то я добился от тебя хоть какой-то реакции, — ответил Митч. — Оказывается, мне нужно быть придурком по отношению к тебе, тогда ты расслабляешься, и я вижу ту Мару, какая ты есть на самом деле. Что теперь, Мара? Мне нужно оставаться придурком, тогда ты позволишь мне засунуть руку тебе в трусики, и у меня имеется единственный способ сохранить эту привилегию, продолжая обращаться с тобой как с дерьмом? Потом, в конце концов, ты бросишь меня, отчего пророчество, которое так лелеют все женщины, что все мужики — придурки и мудаки, будет исполнено? Именно так, чтобы потом ты смогла опять зарыться в своей кокон, который водрузила вокруг себя, чувствуя себя в нем в полной безопасности, думая, что поступаешь исключительно правильно?
Я опять повернула голову, встретившись с ним глазами. Тяжело дыша, потому что сейчас он вел себя как придурок и мудак, намекая, вернее не намекая, а говоря открытыми текстом, что хочет засунуть руку ко мне в трусики, что было полным безумием.
— Ты совсем спятил? — Спросила я пронзительно высоким голосом.
— Когда я хорошо к тебе отношусь, ты ведешь себя так, будто я чертовски тебя пугаю, ты почти не разговариваешь со мной, только «гм»… «хм», ты даже убежала от меня, и это в прямом, а не в переносном смысле. Как только я становлюсь придурком, ты без проблем общаешься со мной. Ты считаешь, что я спятил? — спросил он, мотнул головой в сторону лобового стекла, и сам же ответив на свой вопрос. — Черт возьми, нет.