— Знаю, — выдохнул Арман.
— Ты его сам отпустил, не так ли? Исправляй свою ошибку, Арман. Доверять носителю Аши — это ошибка.
— Я найду его. И убью.
— Не так, — поправил Вирес. — Ты найдешь его и позовешь телохранителей Мираниса или меня. И мы будем решать, кому жить, а кому умереть, Арман. Я даю тебе разрешение послать нам зов в любой миг дня и ночи. И помни, ты старшой столичного дозора, но даже тебе не справиться в одиночку с высшим магом, никому из твоего отряда не справиться. И не смей с ним больше разговаривать. Слова это его оружие. Даже тебя, ледяной клинок повелителя, он сумел обвести вокруг пальца.
Арман стиснул зубы, стараясь не выдать своего гнева. Не на Виреса он злился. На себя. На свою глупость. Поднявшись, он поклонился телохранителю и молча вышел. Хватит ждать и ничего не делать. Пора действовать.
Что бы не говорил Вирес, а Рэми умрет. Армана никто безнаказанно обманывать не будет. Точка.
Ярость. 1. Рэми. Конец
Лучше не бояться,
лежа на соломе,
чем быть в тревоге
на золотом ложе.
Эпикур
Этот клочок бумаги был ей дороже всего на свете. Всего несколько слов, которые давали силы жить дальше. Всего лишь пара строк, выведенных родным почерком, дающие надежду: «Дождись меня. И зима еще не успеет закончится, как мы снова будем вместе». Никогда раньше она так не торопила время. Никогда так не ждала весны, с ее ручьями, ее запахом теплой земли, ее журчанием ручьем. Дайте боги… и тогда они будут вместе.
Жизнь в столице оказалась шумной и суетливой. Все куда-то спешили, бежали, а Рэми будто не мог догнать стремительность огромного города. Еще пару седмиц он наслаждался ленивой негой леса, а теперь… Много людей, много хлопот, со всеми и не управишься.
И плещется в душе море магии, перехлестывает через берега, стремится вырваться наружу. А выпускать нельзя.
И тянет закрыться в маленьком домике ото всех и вся, только бы не мешали… восстановить лад с самим собой. Привыкнуть. И к вдруг пробудившемуся дару, и к мучившему по ночами зову. Ну почему Мир не мог оставить в покое? Тянул, звал, будто и в самом деле имел на это право. Еще его слова о воле богов, об их узах, о предназначении. Начхать хотел Рэми на это самое предназначение. И на Мира с его горделивым дружком-Арманом. Ранее обходились без него и теперь обойдутся!
Он нашел свое место. Новые друзья, новая семья, новый дом. И даже учитель, который помогал справиться и с даром, и с зовом Мираниса. И сестренка с мамой уже получили весточку и скоро приедут, а чуть позднее, когда все уладится, Рэми утащит из-под носа опекуна златоволосую Аланну. Его синеглазое солнышко… мягкие губы, ласковый взгляд, их долгие вечера у озера. Как же давно это было… и как же многое еще будет.
Если он с зовом Мира управился, если сумел убрать знак беглеца из татуировок, то и Аланну сможет вырвать из лап главы рода. Надо только справиться с собственным даром, научиться контролировать ослепительно-синее море внутри, стать настоящим магом. И Рэми не ел, не пил, днями и ночами сидел на полу в окружении плачущих воском свечей… вслушиваясь в шелест магии, в ее тихую песню, когда она бежала по венам. Учился укутывать душу не щитами, как арханы, а туманом, отводящим взор.
Он должен опасаться дозорных. Он должен научиться быть невидимым. Он должен прятать свой дар.
Он низкорожденный, рожанин. Он не имеет права быть магом. Тем более таким, редким, высшим. Но он не просил этого дара, дар проявился сам, и Рэми не понимал, в чем он виноват. Перед богами, перед людьми. И за что его пытаются убить.
Он не сдастся, будет бороться. Будет жить. И совладеет с этим проклятым даром!
Один вечер тек за другим, дар все менее походил на дикого зверя и начинал приучаться… нежился к рукам, терся мордой о ладони, махал едва видно хвостом и заглядывал в глаза, испрашивая позволения пустить поток меж пальцев, закрутить в вихре светящиеся нити…
Только не убегай, не пытайся сделать вид, что меня нет, не прогоняй… и я буду послушным, ласковым. Я помогу, я защищу, я никогда не предам, не обижу… я покажу тот мир, которого ты раньше не видел, я дам мощь, и ты сможешь все… ты сможешь быть всем, только не уходи… больше не уходи…
Рэми глубоко вздохнул и открыл глаза. Он и не заметил, как стемнело, и как давно уже погасли, оплыли поблескивающими лужами свечи. Где-то там у дороги светил фонарь, и в мягком танце кружились за окном снежинки. Первый снег… маленькое чудо, которое Рэми почему-то всю жизнь ненавидел.
Холодно-то как… тревожно, перешептываются со ставнями стены, скребутся под полом мыши. И оглушительно громко стучит в ушах сердце.
В дверь постучали, наверное, вновь, и Рэми дернулся, с неохотой встав на затекшие ноги. Он знал, кто пришел. И, хотя и радовался старому другу, но временами так хотелось же остаться одному…
Но толстый и неуклюжий Бранше недовольства хозяина не замечал: ввалился в небольшой домик, принес с собой запах свежести и талого снега.
— Слыш, Рэми, хорош сидеть в своей конуре, — выдохнул он, пригладив соломенные волосы толстой пятерней. Не помогло: как был растрепанным, так и остался. — Бледный, как поганка, осунулся весь. Варина плакаться уже начала. Мол, что она твоей матери скажет, когда та приедет. Совсем оголодал мальчик, а ты и раньше-то доходягой был. Счас ваще только ветерок подует… и унесет. Так что давай, ноги в руки и на улицу! Снег сегодня, праздник, весь город веселится, а ты, как дурак, дома сидишь!
— Дома сейчас безопаснее, — сказал Рэми, наливая другу из кувшина давно остывший земляничной чай. — Сам знаешь, меня до сих пор дозорные ищут. В самый раз где-то в толпе мелькать.
— Да кому ты нужен? — усмехнулся Бранше. — Сегодня весь дозор пить будет. И город весь пить будет. Даже собак и тех напоят, один ты у нас трезвым останешься? И как встретишь зиму с хмурой рожей, так и будешь до самой весны таким сидеть? Нетушки. Давай, собирайся и айда в народ. Гулять и веселиться, как человек. Девчонки заждались…
«Какие еще девчонки?» — хотелось спросить Рэми, но Бранше не слушал. И сам того не заметив, Рэми оказался все же на том проклятом празднике, среди шума и суеты. И уже хотел раствориться в этой толпе, выскользнуть из нее, пока Бранше не видел, как новая подружка, Даша, схватила за руку, закричала:
— Ну и почему ты такой скучный! — и упрямо потянула в самую гущу веселой, пьяной толпы.
Даша была действительно хороша: молодое гибкое тело нежно кутал короткий полушубок, пеной вздымались на качелях юбки, изящные ножки защищали красные, вышитые серебром сапожки.
Она смеялась так звонко, что Рэми не выдержал, заразился весельем и стал почти счастливым. Вскоре вместе с Дашей он летел с горки, перекидывался снежками с беззаботной молодежью, пил до дна горькое, с пряностями пиво, танцевал с ручными медведями и рассекал лед коньками. И Даша — с растрепанными волосами, вымазанном в снегу полушубке стала казаться желанной. Податливой. И близкой.
В пьяном угаре, под украшенными омелой воротами, под хохот молодежи, они поцеловались в первый раз.
— Молодец! — крикнул Бранше, обнимая розовощекую и столь же растрепанную подружку. — А нам, молодежь, пора. И даже не думай топать за мной, правда, Дашенька?
— Правда! — зарделась красавица. — До утра я тебя, Рэми, не отпущу. А утро еще нескоро...
И утро на самом деле нескоро. И ночи теперь длинные… холодные.
Снег сыпал и сыпал, будто стряхивал с неба бездонные запасы. Веселилась вокруг пьяная толпа, бегали ряженные, кричали лоточники, и мягкие, слегка замерзшие губы Даши то и дело игриво касались щек, губ, глаз. Заставляя на время забыть и тоску по Аланне, и сдерживаемое амулетом непонятное притяжение к Миру, и даже о себе самом забыть, отдавшись угару столичного праздника. Много огней, суеты, чужой радости и смеха. И добрая теплота шарфа, подаренного Дашей… наверное, шарф его тогда и спас.