Девушка вдруг затихла, взгляд ее затуманился, утратив ясность, и она начала покачиваться из стороны в сторону, медленно, плавно, словно продираясь через густой туман. Все же красивые у нее волосы. Будто огонь бегут по плечам, путаются в складках туники. И глаза… как пронзенная солнцем зелень. Никогда еще Арман не видел таких глаз… прав Зир, хороша девка. Дорого обойдется.
— Дай руку, архан, — тихо сказала рабыня.
Дай? Да эта рабыня совсем с ума сошла, если архану тыкает… Наглая! Гнев выветрил часть хмеля, и Арман, решив поиграть по правилам рабыни, протянул ей унизанную перстнями ладонь.
— Найдешь своего врага… — начала говорить она, странно говорить, растягивая слова. — Но убьешь его не ты, а твой брат.
— Нет у меня брата… — прорычал Арман. Зир сразу же напрягся, служитель упал на колени, уткнувшись лбом в подушки, а дерзкая рабыня, казалась, ничего и не заметила — все так же вглядывалась в стенки чаши, все так же рассматривала в ней что-то, чего рассмотреть не могла. Будто издевалась.
— Доверься мне еще раз, — сказала она. — Дай руку, мой архан… дай увидеть, ошиблась ли я…
Довериться?! Ошиблась ли? О да, она ошиблась! И, видят боги, эта ошибка ей будет стоить дорого! И Арман почти мягко улыбнулся, наблюдая за наглой рабыней. Дрожала за его спиной прислужница, краснел и бледнел прибежавший хозяин, а рабыня упрямо склонилась над ладонью Армана. Упали на его запястье рыжие пряди, раздразнили, заставили светиться татуировки рода, и на миг Армана захлестнула волна ярости. Но не время… он даст ей сказать, а потом...
Гадалка же улыбнулась, счастливо, открыто, будто вычитала в ладони что-то очень хорошее, посмотрела на Армана и тихо сказала, поправив растрепавшиеся пряди:
— Обещай, архан…
— Не наглей!
— Обещай, что выкупишь, если не пройдет и пары седмиц, как предсказание исполнится, — твердо ответила рабыня.
— Даю слово, — усмехнулся Арман, глуша в себе злость.
Она лучше бы подумала, что с ней будет, если предсказание не исполнится. А что не исполнится, Арман не сомневался. Некоторых вещей исправить нельзя. И как бы не хотелось, Эрра не вернуть.
— Говори, тварь! — прошипел Арман.
Даже не вздрогнула, дура. Но боится. Хоть и не показывает. И губы ее дрожат, и пальцы стали холодными как лед, а она все равно упрямится, мягко касается ладони Армана, разглаживая загрубевшую от знакомства с мечом кожу.
И сходит бледность с ее щек. Розовеют губы. Опускаются веки, становится голос мягким, обволакивающим, а меж тонких пальцев показываются клубы синего дыма. Она все же маг? Ну хозяин, ну погоди — проблем с дозором не оберешься. Да и с Зиром, пожалуй, тоже: для главы темного цеха подкладывать мага в постель к мужчинам это расточительство, которого Зир может и не простить... Как и не простить того, что дозор до колдуньи доберется первым.
А девушка все что-то шепчет... И жжет синий огонь, лижет пальцы мягкими поцелуями, ластится к знакам рода, изучая, окутывает запястье светящимся браслетом, сплетаясь с татуировками. И вновь перед глазами туманится, а в зеленых глазах гадалки бьется синее пламя. И тревожит легкая нотка пряностей в аромате благовоний… магия…
— Огонь… магия… и тень разлуки… твой брат, Арман, он скоро вновь к тебе вернется.
— Нет у меня брата! — вскричал Арман.
Более не выдерживая, он вырвал из цепких пальцев рабыни ладонь и отвесил ей пощечину. Да от души, чтоб знала. Вскочил рядом Зир, о чем-то умолял до смерти напуганный хозяин, а Арман пинком перевернул столик, поднялся на ноги и медленно подошел к рабыне. Девчонка лежала на полу, держалась за щеку и тряслась от ужаса. Но Арману этого было мало. Всего мало! Он прыжком оказался возле гадалки, схватил девку за волосы и притянул к себе, шипя:
— Нет у меня брата!
— Есть, — упрямо захрипела гадалка, и Арман, сплевывая презрительно, отпустил рабыню, как надоевшую игрушку.
Она плача упала к его ногам, сжалась в клубок и задрожала, явно ожидая новых ударов. И Арман бы, пожалуй, ударил, за дерзость, за глупость, за шпарившую болью душевную рану... Но взгляд вдруг остановился на задумчивом Зире, и гнев отхлынул, оставив жгучий стыд.
Боги, ну что он творит? Бить безответную рабыню… как низко. Это все проклятая боль внутри. Она сделала его слабым…
А Зир, гад, даже не дернулся. Вновь разлегся на подушках и не пытался ни вмешаться, ни помочь рабыне, лишь попивал теплое, приправленное пряностями вино, и холодно улыбался.
Одной той улыбки хватило, чтобы протрезветь окончательно. И зайтись другой яростью, не сжигающей изнутри, а холодной, которая не лечится временем.
— Простите дуру, архан, — почувствовав перемену в настроении гостя, сразу же вмешался хозяин, — простите! Мы вам сейчас другую девочку найдем, ласковую, послушную. А эту... тварь — на конюшню! Высечь! Если хотите, можете сами...
Сами? Арман усмехнулся. А ведь миг назад он чуть до такого не опустился. Боги, сколь слабым его сделал день первого снега — какая-то девчонка сумела его вывести из себя. Да еще перед Зиром. Хватит! И этого дома веселья, и этого Зира, и этой дуры!
— Я ухожу, — сказал Арман, направляясь к выходу.
И вышел бы, но рабыне оказалось мало. Она вдруг очнулась, блеснула глазами, змеей скользнула к ногам Армана, обняла колени и завыла:
— Помни о своем обещании. Богами прошу! Помни!
— Помню! Выкуплю! — прошипел Арман, хватая ее за волосы, да так, что из глаз гадалки потекли слезы боли. — И в полнолуние прикажу высечь так сильно, чтобы никогда ты не смела потешаться над чужим горем!
А потом развернулся. И вышел. Под хохот Зира.
— Архан, ты как? — шептал Нар, накидывая на его плечи плащ. — Давно надо было закончить с этим трауром. И забыть.
— Забыть? — простонал Арман, перед глазами которого стоял Эрр... всегда понимающий, не по возрасту серьезный Эрр. Брат, которого Арман, хоть и не признавался никогда, а любил больше чем кого-либо. — А ты, ты бы забыл?
— Я бы не забыл, — осторожно ответил Нар. — Но вы — не я. Вы — сильнее. Вы — глава рода. Вы — архан!
Арман усмехнулся. Опять эти разговоры. Опять — он глава рода и должен быть сильным, холодным... Как там учитель говорил? Должен превратить сердце в камень, а душу в спокойный поток. И смог же. На целый год смог. Но эта ночь… была священной. Пока ее не испортили!
И хочется вернуться в зал и лупить наглую девку, пока кровью не изойдет, пока не взмолится о пощаде и не скажет, что соврала. Лупить, как последнему рожанину... Будто это что-то изменит. Будто вернет жизнь Эрру.
— Мой архан, — осторожно протянул Нар.
— Выкупишь рабыню, — медленно приказал архан. — Сейчас! Запрешь в моем доме и проследишь, чтобы она дожила до полнолуния. А в полнолуние шкуру с нее сдерешь! Собственноручно!
— А если?
— Никаких «если»! — зарычал Арман, вскакивая на Искру. Но уйти ему так и не дали. Зир, уже не улыбчивый и серьезный, появился вдруг в дверях и сказал то, чего Арман не ожидал услышать:
— Прости, что все испортил.
— Это не твоя вина, — вздохнул Арман.
И сказал ведь правду, увы, не его. И не Нара же, и не той девчонки-рабыни, которая, может, даром и обладала, а вот здравым смыслом вряд ли. И в следующий праздник первого снега Арман, пожалуй, останется дома, с Лиином и Наром. Те уж точно поймут… А заткнуться им можно и приказать.
— Зачем ты меня искал? — настаивал Зир. — Я бы не лез к тебе, честно, но почувствовал, что это срочно. Арман… я знаю, что ты сам не свой этой ночью. И отпущу тебя, когда скажешь, чем я могу помочь.
Боги, глава темного цеха над ним сжалился? Насмешка судьбы… Но Зир прав: Мир не может ждать, пока Арман переболеет своей тоской.
«Выдай мне целителя судеб», — мысленно, чтобы их не услышали, сказал Арман.
Зир усмехнулся, будто ждал эту просьбу. Но усмехнулся как-то странно, задумчиво и даже слегка грустно… А Арман успокоил заволновавшего вдруг под ним Искру, посмотрел на искрившийся в свете фонаря снег и сказал: «Ты же понимаешь, я не просил бы без необходимости».