— Зачем я тут?
— Ешь, — улыбнулся Арман, накладывая брату на тарелку ребрышка под винным соусом. — Ешь. Поговорить мы всегда успеем.
— Но мой арх…
— Арман. С этого дня ты меня будешь называть Арманом.
Или Аром, когда вспомнишь. Если вспомнишь… надо ли им все это вспоминать?
Арман не был уверен. Но выбора у него не было: Рэми не потерпит недомолвок.
3. Рэми. Брат
Все-таки братишка у меня — прелесть!
Хоть и гадость редкостная!
Ольга Громыко. "Пророчества и иже с ними"
Холодно и скользко, и укутывают все вокруг сумерки. Стараясь не поскользнуться на замерзшей тропинке, Лиин шел домой так быстро, как только мог. Чуял, что Алкадий не просто так его выставил. За вином послал… когда это учитель успел полюбить вино так сильно, чтобы вечером ученика на мороз выгнать?
Он столкнулся на крыльце с выходящим Коном, поймал на себе неприязненный взгляд второго ученика и скользнул внутрь, из морозной свежести в душное тепло. Значит, все-таки не просто так его послали… и учитель зачем-то встречался с этим глуповатым мальчишкой… и почему-то не хотел, чтобы Лиин знал — зачем. А хотел ли сам Лиин это знать? Тайны Алкадия пугали.
Лиин поспешно скинул в сетях плащ и запятнанные снегом сапоги, вошел внутрь, подивившись в который раз уюту такого маленького и неприязненного с виду дома: мягкий золотистый свет фонаря, просачивающийся через льняные занавески, тепло хорошо натопленной печи, запах принесенной хозяйкой свежей выпечки, подушечки по скамьям, стульям, салфетки на подоконниках, на столе, на сундуке и стульях, застеленный чистой соломой пол. И тот неповторимый запах дерева, от которого вспоминался родной дом и полузабытые родители…
Где теперь эти самые родители? Лиин не знал, сказать по правде, не хотел знать. Мать, узнав о даре сына, отреклась, отец чуть не убил… да и не отец это, как оказывается, был… и если бы не архан… Эррэмиэль… Лиина, наверное, уже бы давно и не было.
Его спасение и его проклятие… ожидание, которое становилось с каждым днем невыносимее. И святая уверенность, что однажды архан вернется. И позовет. Только когда ж будет это однажды?
Он поставил на стол кувшин с вином и, сам на себя разозлившись за угрюмые мысли, посмотрел искоса на Алкадия. Спит, задумался? Сидит в кресле неподвижно, укутав колени шерстяным пледом, сжимает в худых пальцах четки, и лицо его спокойное, умиротворенное, а по тонким губам бежит легкая улыбка.
Чему улыбается? Редко улыбается… да и спит, пожалуй, редко. И сейчас спит ли? Вряд ли.
— Зачем он тебе? — не выдержал Лиин. — Чтобы убивать?
Учитель улыбнулся еще шире — не спит! — но так и остался сидеть, откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза. Будто не хотел просыпаться.
— Ты и сам все понял, — устало ответил он. — Так почему задаешь глупые вопросы?
— Тогда спрошу иначе, — выдохнул Лиин, собираясь с решительностью и словами: — Зачем тебе я, если есть Кон? Он убивает, он делает то, что ты хочешь, так почему это не он живет с тобой, почему не его ты учишь?
Алкадий внезапно открыл глаза, посмотрел на ученика внимательно, слегка насмешливо, встал и налил принесенного Лиином вина. В свете зажженной Лиином лампы лицо его казалось чуть менее бледным, чем обычно, и даже каким-то… более родным. Но Лиин ни на миг не мог забыть о лозе, которую Алкадий носит, как и о том, чем эта лоза питается.
Может, однажды и Лиину придется стать ее кормом?
А учитель опробовал слегка вина, довольно вздохнул и тяжело сел на скамью у стола. Повертев чашу в узловатых пальцах, он жестом приказал ученику сесть напротив, а когда Лиин повиновался, наполнил вином вторую чашу и подал через стол Лиину. Чашу Лиин принял, но пить не стал: он терпеть не мог хмельного, еще с детства. Этот запах напоминал болотную завесь в глазах отца и звуки глухих ударов... А Алкадий улыбнулся и спокойно сказал:
— Даже не понимаешь, от чего отказываешься, мой мальчик. А я ведь тоже долгое время не понимал. Ты, наверное, не знаешь, но родился я и вырос в Виссавии…
Лиин вздрогнул: о Виссавии он знал ой как немного. Вернее, ничего. Знал лишь, как и все, что Виссавия — соседняя с ними страна, куда чужаков не пускали. Что оттуда приходят к ним целители в зеленом, таинственные и молчаливые, прячущие лица и фигуры до самых глаз, что исцеляют эти целители почти всех, богатых и бедных, исцеляют бесплатно, просят лишь молиться их богине… и народ молился же!