Лиина передернуло. А Алкадий, будто не заметив волнения ученика, поднялся и сказал:
— Я устал и иду спать, мой ученик. И больше не забивай себе голову глупостями. И не задавай вопросов, на которые еще не готов услышать ответа.
Он ушел, а Лиин остался. Ошарашенный смотрел он, как пламя бежит по разлитому в лампаде маслу, и не осмелился поверить в услышанное.
Он и носитель лозы?
Архан ему такого никогда не простит... Зир... Дайте боги, чтобы служба тебе кончилась быстрее, чем все это зайдет слишком далеко.
Больше всего Рэми не любил неопределенности, потому эти три дня показались ему вечностью. Его окружили заботой, каждое его желание выполняли, стоило лишь заикнуться, но забота была такой странной… походила на клетку. Стоило выйти из предоставленной спальни, как сразу начинали ощущаться чужие взгляды: ненавязчивые, но не отпускающие ни на миг, будто кто-то боялся, что он что-то сделает не так или куда-то влипнет.
Унизительно! Рэми не привык к постоянному наблюдению, в этом замке от чужих взглядов можно было спрятаться только в своей спальне.
Встреченные в коридорах слуги кланялись чуть не до земли, как и, странное дело, дозорные и часовые. Рэми пропускали везде, и лишь когда он попытался выйти из дома, дорогу ему преградили и вежливо, спокойно попросили вернуться.
Интересно, что было бы, если бы он отказался? Его остановили бы? Эти остановили? Мага?
Смешно!
Но и нападать на слабейших было… стыдно, наверное. Да и не было же в глазах дозорных ни капли страха, лишь какая-то странная уверенность, что Рэми послушается и вернется. Рэми послушался и вернулся. Проклиная Армана, который его тут оставил.
Захарий несколько раз просил о встрече, но Рэми каждый раз отказывался. По мелочам: не было настроения, хотелось отдохнуть, и прочее. Странное дело, проходило. От него отвязывались и некоторое время не беспокоили. Его… слушали? Это было странно и непривычно.
И все бы, наверное, даже устроило, только зачем следят так усердно? Боятся, что сбежит? Даже мысли не было. Вернее, были бы… если бы не данное Арману слово.
Рэми не знал, зачем дал это проклятое слово. Не знал, зачем его упрямо держал, оставаясь в этом проклятом замке. Просто как можно чаще приходил под тем же ненавязчивым присмотром на один из балконов, гладил лебединую шею Ариса, любовался на далекие, укутанные снегом, горы, и шептал Арису в гриву:
— Ты понимаешь, зачем все это?
Арис молчал… но понимал. Рэми видел тень этого понимания в серебристых глазах, чувствовал в окружавшей крылатого друга тревоге, и вздыхал едва слышно, возвращаясь в свои покои. И как же завидовал этим прекрасным белоснежным крыльям пегаса…
Но взять Рэми покататься Арис отказался. Объяснил, что если он это сделает, к Рэми его больше не подпустят. Вот она, их долбанная забота!
Он не хотел есть. Не мог, кусок в горло не лез. Он читал, целыми днями, поглощал книжки одну за другой, пытаясь убить так тянущееся в бесконечность время. Он мерил проклятую спальню шагами и старался не замечать тревоги в глазах Захария.
Мой архан, чем мы тебе не угодили? Что еще мы можем сделать?
Немой вопрос, на который у Рэми не было ответа. Тревога сжигала душу днем и ночью, хотя зов Мираниса утих, стал едва слышимым, но от этого не перестал быть менее приставучим. Аши почти не отзывался, и его молчание давило на душу еще одной пустотой. Так хотелось просто с кем-то поговорить. Услышать, чего они от него хотят… и чтобы не мучили эти проклятые кошмары… душащие и безжалостные, пропитанные чужой кровью и чужой болью. А еще виной и страхом, которые не отпускали и днем. Спать он теперь не мог. Задыхался и не находил выхода… к кому идти, кому теперь верить?
И только когда увидел Армана, понял вдруг, кого на самом деле ждал все эти дни… Арману он верил всегда. Безоговорочно. Хоть и сам не знал почему. Только… слова все равно застряли на губах, и подняла голову неугомонная гордость.
Арман чуть было его не убил. Осудил вот так запросто, не разобравшись, чуть не задушил словами, а теперь хочет поговорить?
Есть ли смысл в этом разговоре? Могут ли они понять друг друга, как поняли тем странным зимним вечером, после битвы с Алкадием. Когда Арман поверил, понял, отпустил, и на душе стало вдруг так спокойно от этого понимания. Что изменилось? Куда все это ушло? Почему травит душу холодный, пронзающий в самое сердце голос и вина… это проклятая вина, которую Арман одним словом успокоил и, позднее, сам же разбудил…