Наверное, Арман прав… стоило придержать язык, а некоторые слова не должны были быть сказанными. Только как, если стоило только увидеть Армана, как сразу хотелось сказать что-то резкое, заставить дернуться, чтобы заметили…
Только сегодня Арман и без того «замечает», даже слишком. А Миранис… Рэми уже давно было все равно, что он оборотень. Как и Арман, впрочем.
— Молодая повелительница была красивой, но страшно порывистой. И глупой, чего уж таить. Узнав об измене мужа, она убила себя. Это было непростое время для нас всех. Львина умерла мгновенно. Ты ведь знаешь, таковы законы Кассии — после смерти кого-то из семьи повелителя, мгновенно умирают и их телохранители, — Рэми не знал и услышанное ему не совсем понравилось, но виду не подал. — Мой отец, подобно его архане, сгорел заживо на глазах мачехи.
Некоторое время Арман молчал, водя тонкими пальцами по ободку чаши... и на этот раз Рэми не решился разорвать тянущуюся, как резина, тишину. Да и что сказать-то?
— Астрид поссорилась с виссавийцами, — тихо продолжил Арман. — Обвиняла целителей, что не спасли отца и в первый раз воспротивилась вождю. Элизар хотел, чтобы мы остались в Виссавии. На самом деле не мы, а мой брат, моя мачеха и моя сестра, а я? Я соседней стране целителей был не нужен.
Как же это похоже на виссавийцев! И после этого Арман спрашивает, за что их Рэми не любит? Сам-то за что любит?
— Астрид воспротивилась и увезла нас обратно в Кассию. Тогда я был рад. Сегодня я считаю это ошибкой... Поместье, где находилась моя мачеха и ее дети уничтожила магия. А повелитель... повелитель приказал забыть... все и забыли...
— Грустно, Арман, но при чем здесь я? Почему ты мне все это рассказываешь?
И подавился словами, уловив очередной насмешливый взгляд.
Ты сам начнешь называть меня по имени, и уже скоро, верь мне.
Рэми отвернулся и прикусил губу. Он больше не мог смотреть на Армана, не мог понять, почему так раздражается и дает собой манипулировать. Никому же больше не дает… так почему же тут?
Будто Арман знал о нем все… предугадывал каждое движение, будто безгранично дорожил. Да только вот дорожил ли?
Может ли архан дорожить каким-то рожанином?
Рэми в это не верил.
— Мне тоже нелегко, — сказал Арман, уколов затаенной болью. — Я вас похоронил, и это, видят боги, было страшно! Я смирился с тем, что больше никогда тебя не увижу… и теперь, когда ты сидишь напротив… не могу в это поверить. Не осмеливаюсь. Даже радоваться до конца не осмеливаюсь — вдруг открою глаза, ты исчезнешь, а все это окажется всего лишь очередным сном? Я не переживу этого, брат!
Брат?
Сон? Теперь Рэми начало казаться, что все это сон… нет, кошмар. И все вокруг поплыло, подернулось дымкой… точно сон… и сейчас Рэми в поту сядет на кровати, пытаясь и не в силах надышаться… Арман его брат? Боги… да почему этот странный сон не заканчивается?
Медленно он поднялся из-за стола, поймал на себе внимательный, несколько просительный взгляд и вздрогнул. Он не знал что сказать, не знал, что ответить. Не знал, как разорвать эту проклятую тишину… и не осмеливался поверить в только что услышанное… это же...
— Не верю, — выдохнул он. — Не верю тебе! Я — заклинатель, рожанин, свободный человек. Я — сирота, старший мужчина, глава рода с одиннадцати лет! Я — кровный родственник Гаарса и добровольно отдал ему в руки свою судьбу! Но я не имею никакого отношения ни к тебе, ни твоей семье! Зачем ты такое говоришь? Зачем издеваешься? Это не может быть правдой, слышишь! Чего ты добиваешься? Что я начну делить с тобой наследство?
— О каком наследстве ты говоришь? — спокойно ответил Арман. — О том, что оставил наш отец здесь, в Ларии, или бросила твоя мать в Виссавии? Хочешь свою долю? Бери! Прямо сейчас! Наш род богат... ни мне, ни тебе этого за три жизни не истратить! Хочешь мои титулы? Так бери, все бери, что унесешь, только не попрекай меня в жадности. До таких вещей я никогда не был жаден.
— Арман… ты просто болен, ты все еще бредишь, — вдруг понял Рэми. — Не могу быть твоим братом. Смотри...
Он обнажил запястья, показывая знаки рода, и обрадовался, как дитя при виде матери, найдя доказательство своим словам: боги, это все неправда. Татуировки в свете лампы желтые же, желтые! Не синие… и никакой он не архан, а Арман просто бредит. Не может быть иначе!
Только как-то убедительно бредит. Молчит, все так же не отпускает неожиданно грустным, полным боли взглядом. Вытирает жирные пальцы о салфетку, чуть шевелит губами, будто извиняясь, и выразительные глаза его полыхают синим, а попятившийся Рэми с ужасом понимает: откликаются собственные знаки рода на слова Армана, жгут запястья, и медленно, очень медленно расползается по телу боль...