«Сядь!» — короткий приказ в голове.
Боль усилилась, а Рэми понял — не подчинится, так собственное тело заставит, ведь главе рода не отказывают... Не этому ли Рэми учил Бранше?
Медленно он опустился на стул, напротив невозмутимого Армана. Сжал кулаки, травясь просящейся к горлу горечью, и услышал вдруг, как ощутимо громко бьется собственное сердце… больно и душно. И не хочется верить, ведь нельзя поверить. Если поверит… вся его жизнь, все его воспоминания, все это… ложь?
Но… почему тело слушает Армана? Почему не слушалось тогда, в замке повелителя Гаарса? Почему где-то глубоко внутри бьется золотой ниточкой мысль… что все это правильно. Что Арман на самом деле…
— Не могу... не могу поверить, — выдохнул Рэми, опуская взгляд в стол. — Не верю... они золотистые...
— Золотистые кто? — переспросил Арман, и его голос был таким мягким, осторожным… что Рэми вдруг стало стыдно. И за свою грубость. И за вечное стремление уколоть… Почему все вот так?
— Знаки рода... — беспомощно оправдывался он, хватаясь за последнюю ниточку надежды, — они золотистые, как у рожанина, не как у архана... не верю...
И скорее почувствовал, чем увидел улыбку старшого. А Арман ничего же не ответил, потянулся через стол и положил свои ладони на руки Рэми, скрывая знаки рода:
— Мы всегда знали, что ты силен, но никогда не думали, что настолько, — шептал он, когда Рэми прикусывал губу, чтобы не вскрикнуть от резкой, пронзившей запястья боли. — Никто и никогда не мог изменить знаки рода, все считали, что это невозможно, но тебе, шестилетнему мальчишке, как-то удалось. Удалось себя вычеркнуть из моих знаков, забыть, что ты мой брат. Моя ответственность. Моя кровь. Но теперь все изменится, не так ли? И ты поймешь, что я говорю правду. И примешь ее. Ты ведь уже не ребенок, Рэми. Мужчина. И должен понимать, что некоторые вещи нельзя изменить.
Глаза его утратили синий блеск, а когда Арман невозмутимо вернулся к своим колбаскам, Рэми так и остался сидеть неподвижно. Он смотрел ошеломленно на собственные запястья, на непривычно синие, поблескивающие в полумраке татуировки рода и не осмеливался поверить в увиденное.
Сон… боги, это всего лишь идиотичный сон!
— Другой бы обрадовался, — холодно бросил Арман, намазывая хлеб маслом. — Ты был готов войти в род какого-то там рожанина, убийцы, наемника, а теперь не хочешь быть в моем? Это ранит, знаешь ли. Я настолько плох?
— Его я сам выбрал! — взвился Рэми, — а тебя… не выберу никогда. Не позволю!
— Ты все мне позволишь, — отрезал Арман. — Братишка... У тебя остались сомнения? А вот у меня нет. А узнаешь ли ты это?
Арман сорвал с груди амулет и кинул его Рэми. И Рэми поймал, неосознанно, не понимая до конца что делает. Раскрыл ладонь, уставился на тот самый амулет, который казался с Арманом неразлучным. Ярко-белая ветвь с серебристыми прожилками на обычном шелковом шнурке. И Рэми вспомнил, когда его видел в последний раз: у Гаарса. Вспомнил и как держал его в руках, и как ощущал при этом что-то странное, смутно знакомое, будто этот амулет…
— Не бойся, Тисмен его очистил, — где-то вдалеке прозвучал голос Армана. — А когда-то давно ты мне его дал... Два дня перед твоей «смертью...»
Рэми вскочил, и, крикнув:
— Не верю! — в сердцах швырнул амулет на пол и выбежал из кабинета...
Далеко уйти ему не дали. Арман догнал еще на середине узкого коридора, впихнул в стену и знаком приказал удалиться стоявшему на часах дозорному. И в проникающих через окна ярко-алых лучах солнца Рэми вдруг понял: Арман страшно зол. Хоть и не показывает этого.
Часовой бросил на них странный, испуганный взгляд и ушел, а Рэми… Рэми стоял, опираясь о стену и уже совсем не стремился вырваться. И мозаика на полу расплывалась перед глазами, узкий коридор казался залитым кровью, а голова разрывалась от боли. Но… От некоторых вещей не убежать. И осознание, что все это правда, уже придавливало к земле своей безысходностью. Мир рушился и центр разрушений был рядом… Арман.
— Куда собрался, к теням смерти?
— Не твой интерес…
— Ты чего не понял, брат, — и от этого «брат» стало горько вдвойне. — Теперь все, что с тобой происходит — мой интерес! Ты младший брат главы рода, так и веди себя соответствующе. Больше никаких сцен, никаких эмоций, никакого неповиновения. Со мной наедине ты можешь делать что хочешь, но вне своих покоев ты архан. Ты ответственен за множество людей. И каждый твой идиотический взрыв может нам стоить дорого.