Тихий стон, наверное, ее… Мягкий толчок, в спину. Прохладное прикосновение простыней к коленям… и его руки на талии, на животе, такие теплые… Ласковый полумрак, белизна постели, его дыхание на плечах, позвоночнике, тихий смех, когда Аланна уже не может терпеть, выгибается как кошка, тянется к простыням плечами и вновь стонет, едва слышно, протяжно… когда его пальцы разбирают ее волосы по прядям, пускают их мягким покрывалом по плечам, когда жжет сзади шею мягкий поцелуй.
Никогда так еще не было… стыдно и сладко.
И вновь стон, беспомощность, и вновь его ласковый смех, и вновь его победа, да как же приятно ему проиграть! Горячее дыхание меж лопаток, прикосновение поцелуем к руке, мимолетное, нежное, и шелест теперь его одежды и нетерпение, отзывающееся сладостной дрожью.
Не вытерпеть же! Утонуть в горячих волнах и вновь выплыть. Не поверить, что его пальцы вновь скользят по животу, ниже, еще ниже и… стон, протяжный, сладостный. Дрожь, когда он заставляет ее слегка раздвинуть колени, и отзывающее стыдом и радостью понимание, что еще немного и…
— Сладкая, — шепчет он на ухо.
Слетает в губ родное имя, путаются, стелятся по подушке волосы, и больше нет ее, его, есть они. Синхронные движения, одно дыхание на двоих, бешенное биение сердца на его ладонях. И мир куда-то уходит, нет этого мира!
— Нет, — шепчет Аланна, когда он отстраняется, вновь становится далеким. Невыносимо!
А Рэми опять смеется, коварный, переворачивает ее на спину и накрывает своей тяжестью. Скользнуть пальцами по его спине, почувствовать влагу его пота, мягкий перекат мышц, обнять крепко, еще крепче, чтобы не ушел, даже не вздумал уходить и вновь засмеяться, радостно, безумно, рвануться навстречу властному толчку его бедер.
Они вместе. Верится и не верится. Его губам, напряженным мышцам, его поцелуям. Его глубокому взгляду и едва слышным словам на ухо. Его прерывистому, горячему дыханию, своим стонам. Своему огню и желанию расплавиться в его объятиях. Его ладоням на бедрах и их единению. Яркой вспышке перед глазами и такому странному, неземному покою, когда не хочется уже ничего, только вот так лежать, успокаиваться на его груди. И его мягкому:
— Спи. Нам больше некуда спешить.
Разве можно не поверить… когда его сердце успокаивается под ее ладонью, когда дыхание его, недавно прерывистое, становится спокойным, когда его руки все так же обнимают крепко, держат и не отпускают, и сон уносит на ласковых волнах. Спокойный и безмятежный.
Они никуда не должны уходить? Наверное, не должны. Разве это важно? Никому в жизни не верила она так, как верила Рэми.
***
Проснулась она, когда солнце было уже высоко, от странного чувства, что не нее кто-то смотрит. Вылетела из сна рывком и уставилась в слишком серьезные синие глаза стоявшего у кровати мальчонки лет шести-семи. Судорожно сглотнула, поблагодарила богов за скрывающее наготу одеяло, и попыталась собраться мыслями, вспоминая, где она и зачем…
Рэми спал за спиной, прижимая к себе, обнимая за талию, и дыхание его было глубоким и размеренным. Ничего же не боится, безумец. Впрочем, Аланна тоже почему-то не боялась.
Рано-то еще как! На улице темно, тихо, значит, никто еще не вставал. А светловолосый, такой миленький с виду мальчонка, скорее всего, и не спал совсем, но по нему и не скажешь: взгляд умный, слишком умный, ни следа сонливости. Одежда добротная, аккуратная. А на губах столь странная для ребенка горькая улыбка. И никакого взрослого рядом.
Временами дети взрослеют слишком рано. Уж Аланна об этом что-то а знала.
— Ты кто? — прошептала она, и рука Рэми на ее талии вмиг напряглась. Зашелестели за спиной простыни, Рэми сел на кровати, умудрившись не стянуть с Аланны одеяло и спросил:
— Что ты здесь делаешь? — и Аланна вздрогнула от незнакомых ей властных ноток в его голосе.
И вдруг до конца поняла, что они все еще в замке. В шикарных покоях, на шелковых простынях. И что Рэми ведет себя так, будто на все это имеет право.