— Не поможешь!
Сова послушалась. Может, Арман и не заклинатель, но стоило зверю внутри сложить уши, как любое животное послушает. Из страха. Рэми слушали из-за любви. Что уж хуже? Весь город под властью пушистого и пернатого нашествия. Люди даже не думали, что рядом с ними живет столько зверья. Сошли с ума все: белки и куницы, сороки и вороны, совы и мелкие грызуны. Сошли с ума и забыли о страхе перед сильным человеком. Для них стал важен лишь один: мечущийся во власти внезапного кошмара заклинатель.
Когда в спальне стало достаточно прохладно, Арман закрыл окно и вновь подошел к кровати. Рэми уже не дышал так тяжело, но...
Раньше было легче. Раньше Арман врывался в спальню брата, обнимал его, укачивал в объятиях, пока кошмар не уходил и Рэми не засыпал. Но… тогда они были детьми. Теперь, увы, оба выросли. И таких нежностей не хотел Арман и, пожалуй, не потерпел бы и Рэми. И Арман нагнулся над кроватью и сделал то, чего боялся делать Захарий и его люди: властно потряс Рэми за плечо.
— Проснись!
Брат лишь застонал сквозь зубы и вновь ускользнул за пелену сна.
— Проснись! — гораздо тверже приказал Арман, и татуировки на его запястьях отозвались, обожгли гневом, пробудили в груди древнюю магию.
Крысы разом заткнулись, птицы перестали биться в стекло, и Рэми прошептал что-то, медленно открывая глаза.
А Арман раздраженно дернулся: проклятый виссавийский.
— Шэрэ ха, Элизар, шэрэ ха…
(Успокойся, Элизар, успокойся. (висс))
Тихий шепот разъедал душу. Бежал по венам белый огонь, и все вокруг отвечало, рвало и метало вместе с ним. Буря билась и ярилась, стены замка стонали от ударов, гнулись до жалобного скрипа деревья. И метались вокруг луны клочья туч.
— Шэрэ ха, ле нэрэ, шэрэ ха…
(Успокойся, мой мальчик, успокойся. (висс))
Разбилось окно, полетели в лицо осколки, брызнула собственная кровь. Но раньше, чем нагнала боль, раны затянулись… и стало вдруг душно… боги, как же душно…
Он упал на колени, сжал ладонями разрывающуюся от гнева голову… и буря вдруг заткнулась на высокой ноте, а луна и тучи вокруг нее окрасились ярко-алым…
Кровь, вокруг столько крови… Одна кровь, эта проклятая кровь!
— Шэле ра на, ле мэрэ.
Безумие убивает меня, моя богиня (висс).
Кажется, он что-то сказал вслух.
Рэми рывком вырвался из кошмара и, хватая ртом воздух, сел на кровати… вечерний свет бил в глаза, недавний ужас гнал по венам кровь, и лишь спустя некоторое время Рэми понял, что перед ним стоит Арман… такой необычный Арман, свой какой-то, в простой одежде рожанина, с небрежно собранными в хвост волосами и без обычной сетки синих рун на лице, стоит и смотрит, холодно так, спокойно… будто чего-то ждет. И когда только Рэми успел заснуть? Ночью вот все не удавалось… Стыдно же как...
— Поговорим? — спросил Арман.
— Поговорим, — усмехнулся Рэми, стряхивая остатки сна и вставая с кровати.
Показывать собственную слабость не хотелось. Не перед Арманом.
2. Майк. Опасность
Я чую в хижине запахло гарью,
а выходы обозначены нечетко.
Том Роббинс. Свирепые калеки
Теснота и уединенность домашней молебной. Душный запах курений, тихое потрескивание свеч на алтаре, стелющийся по полу туман магии. Фиолетовый… родной, поддерживающий. И полная сосредоточенность, когда мир вокруг исчезал, становился далеким и неважным, а Идэлан, казалось, погружался в густую, холодную воду. Перебирал мысленно уходящие слова, как четки, пытался сложить их в мысли, но в голове было пусто. Все, что он собирался сказать по пути в молебную, теперь становилось ненужным. Глупым. И внутри оставался лишь незаслуженный но благословенный. Покой.
В последнее время Идэлан молился часто. Простаивал на коленях перед алтарями богини, вслушивался в себя и не находил ответа. Виссавия молчала. Лишь посылала видения и сны, от которых душа потом кровоточила и истекала болью сожаления.
Все тот же снежный вечер, много лет назад, когда Идэлан в первый раз увидел трехлетнего наследника. И захлебнулся от восторга: дитя было прекрасно. Огромный дар в темных глазах, чистота, понимание, которым не было равных, улыбка заставляющая душу петь… совершенство, любимый сын благословенной богини.