- А тебя все приглашал танцевать этот шейх или кто он там был.
- И почему я с ним не уехала тогда? Была бы любимой женой в гареме.
- А так – ты моя любимая жена! Без гарема и конкуренции!
- Ладно, глаза слипаются…Ложись…шейх ты мой дорогой… – Ирина ушла в ванную, а Семен отрубился, даже не раздевшись.
*****
Тоша, сполоснув лицо, вышел в комнату, и с прискорбием убедился в отсутствии компьютера. Он присел на кровать, соображая как и где ему найти искомое в незнакомом доме, и по возможности не потревожить хозяев. Но веки сами собой подло сомкнулись, и он, уснул, привалившись к спинке шикарной кровати.
*****
Марк аккуратно внес телефон своей новой знакомой в пухлую записную книжку, уже испещренную сотней подобных имен, принял душ, облачился в пижаму, и, с чувством глубокого удовлетворения жизнью, завалился на чистые крахмальные простыни.
*****
- Молодей, Мишаня! Молодец, внучек! – говорил Мирон Михайлович. – Урок тебе на всю жизнь. Ты его помни и в сердце храни! Заповедей более не нарушай, соблазны гони! Поезжай в Горку, отстройся. Сад в порядок приведи. Помнишь какой там яблоневый и вишневый сады цвели весной? Во всей области такой красотищи не было, во всей губернии таких яблок не рождалось!
- А деньги на стройку можно ли взять? – озаботился Хрусталиков.
- Хоть деньги и от чистого сердца тебе даются, но если дело свое…наше…продолжать собрался, то не бери.
- А как же? На пепелище жить? В палатке?
- Подумай, внук…Если деньгами нельзя…
Миша Хрустов задумался в растерянности. Ответ крутился совсем рядом, дразня близостью.
- Попросить Имжанова со стройкой помочь? – ухватился наконец он за хвостик мысли.
Но Мирон Михайлович не ответил, он уже исчез, получив ответ, который ждал. Миша Хрустов перекрестился, помолился за упокой души своей семьи и спокойно уснул.
*****
Над головой белый потолок. Лампы дневного света, и дохлые мухи в защитных матовых коробах. Рядом над ухом попискивает комарик. Противненько так, однообразно и тоскливо.
«Почему я не умер?» - была первая мысль, очнувшегося в реанимационной палате, Алексея Бурова.
Мысль эта (как и любая другая – имеющая материальное воплощение), отразилась на разнообразных датчиках, прикрепленных к телу Алексея. Кривые закривились активней, огоньки замигали интенсивней.
К койке приблизилась медсестра.
- Пить не хотите? – спросила она, коснувшись приятными прохладными пальцами Лешиного лба, отбрасывая слипшуюся от горячечного пота челку молодого человека. Буров отрицательно прикрыл веки.
- А Вам можно, - настаивала медсестра. – У Вас губы даже потрескались… Я сейчас губкой смочу…Чуть-чуть…Вы сразу сами пить запросите…А у меня «Боржоми» есть, в стеклянной бутылке, не в пластиковой…
«Какой к черту «Боржоми», - думал Буров, пока медсестра отходила за губкой и стаканом. – Жизнь кончилась! Все кончилось! Почему я жив? За что я жив?»
И вернулся детский страх, почти ужас: что теперь? Кому он теперь нужен? Что скажут про него? Предатель? Герой? Дурак? Над ним будут смеяться? Тот же Семенов и будет… Он провалил задание…Подставился…А Иван Васильевич? Неужели это он? Нет, нет! Не может быть!
«Почему я не умер?» - в уголке глаз показалась слезинка, и страшно заломило виски.
В палату, сквозь тонкие занавеси проникли первые утренние лучи. Стены залились розовой краской. С улицы закричали воробьи.
Разгорался новый день. Для всех. И даже для Алексея Бурова, к которому уже спешила медсестра с влажной губкой и «Боржоми» в стеклянной, а не в пластиковой бутылке.