Известный австрийский криминалист и психолог Ганс Гросс писал: «…как только мы попытаемся проверить: что люди наблюдают и что они нам сообщают, то мы констатируем лишь ошибки за ошибками». Ему вторил В. Штерн: «Верное показание является только исключением, а ошибочное и ложное — правилом».
Эти выводы буржуазных юристов и психологов о крайней ненадежности свидетельских показании основывались на идеалистических концепциях агностиков, согласно которым человеческому сознанию недоступно правильное отражение действительности. Материалистическое понимание действительности наглядно показывает несостоятельность таких взглядов. Повсеместно показания свидетелей и потерпевших играют важную роль в раскрытии преступлений, в разоблачении преступников. Следователь, усвоивший данные судебной психологии, владеющий тактическими приемами допроса, всегда в состоянии получить от допрашиваемого достоверные показания, правильно оценить ошибки и неточности его восприятия и изобличить лицо, дающее ложные показания».
В начале XX столетия в России также проявился значительный интерес к психологии свидетельских показаний. Появляются книги: И. Холчева — «Мечтательная ложь» (1903 г.); Г. Португалова — «О свидетельских показаниях» (1903 г.); Е. Кулишера — «Психология свидетельских показаний и судебное следствие» (1904 г.) и др. Проблема широко обсуждается на заседаниях юридических обществ Казани. Издается в переводе сборник «Ложь и свидетельские показания», в котором были помещены статьи В. Штерна, Г. Гросса, а также русских авторов (Кони, Гольдовского и др.).
В отличие от свидетельских показаний, проблемы правдивости и лжи в показаниях обвиняемых не вызывали столь большого интереса среди ученых. Необходимо отметить, что в конце XIX и начале XX в. в работах, многих западных и некоторых русских ученых (В. И. Сербский, П. И. Ковалевский и др.) психика преступника стала рассматриваться как болезненная, т. е. с позиций психопатологии. Становлению этих взглядов способствовало распространение буржуазных теорий: криминально — антропологической (Ломброзо), криминально — биологической (Ленц), конституционно — генетической (Кречмер) и психоаналитической (Фрейд). Названные реакционные теории, пытавшиеся биологизировать причины преступности, встретили критическое отношение со стороны многих русских юристов и ученых (В. М. Бехтерева, В. Д. Спасовнча, Н. Д. Сергиевского. А. Ф. Кони, Г. В. Плеханова и др.).
Применительно к показаниям обвиняемых, среди зарубежных, в частности американских, ученых начал проявляться интерес к так называемой «диагностике причастности», то есть разработке методов установления виновности заподозренного по его физиологическим: реакциям на допросе (Юнг, Вартхаймер, Клейн). Многочисленные экспериментальные исследования показаний в России и за рубежом привлекли также внимание к внедрению в уголовное судопроизводство психологической экспертизы, и в последующие годы проблема эта будет активно разрабатываться.
Возрастающая волна народного сопротивления царскому самодержавию в России, активизация революционного движения и ужесточение террора полицейских органов побудили и революционеров обратить внимание на разработку тактики поведения на допросе и суде. Нелегально была издана даже специальная брошюра (В. Бахарев «Как держать себя на допросе и суде». Издание Союза русских социал — демократов. Женева, 1900 г.), в которой описывались приемы допроса, используемые жандармскими следователями, и давались рекомендации, как им противодействовать, показывалось, что, несмотря на официальный запрет, полиция применяла на допросах и в местах заключения физические и моральные пытки для получения угодных ей показаний.
С первых дней Советской власти социалистическая законность стала одним из ведущих принципов государственной деятельности. Этот принцип являлся основополагающим, несмотря на обстановку ожесточенной борьбы с внешними и внутренними врагами.