Представляется, что и в том и в другом случае – это существенное искажение реальности.
«Уход» вместо борьбы
На наш взгляд, очевидные особенности отечественной политической культуры не являются органической производной русской/российской ментальности и культуры в широком смысле. Для сегодняшней России, вообще, не актуален вопрос о модернизации как переходе от традиционного общества и свойственного ему сознания к современному; нет и качественного разрыва между традиционалистскими массами и «европеизированным» авангардом.
Центральная проблема и главное препятствие модернизационных реформ заключается в глубоком разрыве, отчуждении между народом-обществом и властью-государством, устранении и самоустранении общества от управления государством.
Сохранение разрыва в современных условиях крайне затрудняет или делает невозможным раскрытие интеллектуального и творческого потенциала нации. Вместо этого реализуется специфическая реакция на действия государства – уход. «Уходящий» народ не сопротивляется государству, но и не является его опорой.
Коротко проанализируем исторические и культурологические первопричины разрыва и «ухода». Одну из них можно назвать природно-географической. При этом мы имеем в виду не распространенное в публицистике объяснение специфики экономического, политического социального развития России северным расположением страны и климатом, а наличие доступных свободных земель 9.
Этот фактор позволял уходить на новые земли вместо общественного сопротивления давлению государства, в ходе которого в Западной Европе выстраивалась вся общественно-политическая практика, зарождались договорные отношения. Конечно, речь идет не столько о прямом буквальном бегстве (при появлении князя с дружиной свободное до той поры племя сразу же переселяется на новые земли), сколько о снижении социальной напряженности, возможности ухода от вынужденного постоянного и плотного взаимодействия с государством.
Следствием феномена «ухода» в раннем средневековье было заселение русских земель с юга на север, то есть переход людей на земли даже худшие по хозяйственным условиям. В послеордынский период (XV–XVI вв.) распространению модели «ухода» способствовало освоение бывших ордынских территорий. До конца XIX – начала XX в. традиционному крестьянскому сознанию была свойственна идеализация акта миграции, который рассматривался «как уход от неправедной «новизны», переселение на новое место справедливой «старины», как поиск рая на земле, на далеких землях» [Миронов 1999, т. 1, с. 28].
Сама по себе русская крестьянская община, обладавшая рядом уникальных специфических черт, – это своеобразная социальная альтернатива географическому бегству, самодостаточная общность, способная существовать на одном географическом, но в разных ментальных пространствах с государством. Это не означает, что община прямо противостоит государству. Как и буквальное, физическое, бегство, она не предполагает борьбы. Система стабилизируется – с одной стороны, община ограждает народ от государства, с другой – как бы помогает государству контролировать население.
Однако традиционный стереотип отношения общинного сознания к реальному государству, представленному чиновниками – отрицательный, как к чужакам, появление и вмешательство которых ни к чему хорошему привести не может. Покорность «начальству» – это покорность непреодолимым обстоятельствам, а не выражение поддержки конкретному правителю или признание его требований справедливыми. Как замечал Владимир Соловьев, для народа «государство есть лишь необходимое средство, дающее народу возможность жить по-своему, ограждающее его от насилия чужих исторических стихий и обеспечивающее ему известную степень материального благосостояния» [Соловьев 2007, с. 65].
Разрыв и модернизация
Разрыв между народом и государством и феномен «ухода» – географического и внутреннего – были, по крайней мере, очень значимыми предпосылками того, что переход к новому времени в нашей стране не был эволюционным.
Формирование абсолютистского самодержавного государства, в конце XVII – начале XVIII в. способствовавшее военному, техническому, промышленному развитию, в то же время становилось преградой для социальной модернизации, появлению элементов договорной культуры, закреплению прав сословий10.
9
На значение этого фактора обращал внимание А.Н. Медушевский: «На Западе отсутствие свободных пространств и высокая плотность населения сильнее обостряют социальные противоречия, что ведет к большей консолидации сословий и ускоряет законодательное укрепление сословных и личных прав. В России в период складывания централизованного государства, напротив, острота социальной конфронтации длительное время снижалась за счет оттока населения на окраины... Развитие социальных отношений на больших пространствах и систематический отток населения до известной степени замедляет рост социальной напряженности, видоизменяет формы ее проявления...» [Медушевский 1994, с. 37].
10
Автор уникального исследования по истории политики, образа мышления и жизни верхушки русского государства в конце XVII в. П.В. Седов, оценивая ситуацию кануна петровских реформ, отмечает: «Федор Алексеевич и его окружение готовы были дать сословиям «слободины», но с опаской приглядывались к короткому иноземному кафтану и европейской науке, при этом восприятие иноземных новшеств не подразумевало резкого отказа от московской «старины». Возможно, такой путь не был слишком эффективным в военном и политическом отношении, что само по себе не означает невозможности его реализации. Петр I, напротив, решительно резал длиннополые кафтаны и бороды, посылал учиться за границу, но считал, что сословные вольности западных стран неприменимы к России «как к стене горох». Усиление церковной иерархии при Федоре Алексеевиче вело к укреплению сословных прав духовенства, но стесняло заимствования в области культуры. Ликвидация патриаршества превратила церковь в часть государственной машины, зато позволила провести решительную европеизацию». В качестве же одной из ключевых причин того, что развитие страны пошло так, а не иначе, П.В. Седов указывает разобщенность сословий, прежде всего, то, что «связанная со двором верхушка была оторвана от менее привилегированных низов» [Седов 2006, с. 552–555].