Она пытается отстраниться, но я хватаю ее за руки, удерживая на месте.
— Не можешь сделать что? — требую я.
— Это! — голос срывается, глаза наполняются слезами и болью. — Целовать тебя, быть с тобой. Все это.
В груди все холодеет.
— Почему нет? — удаётся выдавать мне, хотя я знаю, что она ответит. Я точно знаю «почему нет?». Потому что это исходит из тех же тёмных мест, где чувство вины жужжит, словно рой пчёл.
— Потому что мы бесчестим мертвых! — всхлипывает она. — Разве ты этого не чувствуешь?
Я резко отпускаю ее и втягиваю воздух.
Она тяжело дышит и смотрит на меня так, словно знает, что сделала что-то неправильное.
Я едва могу говорить.
— Они были моей семьей, Наташа. Не думай, что я не думаю о них каждый день, что я не буду думать о них всю оставшуюся жизнь
— Прости меня, — шепчет она, качая головой, слеза падает на пол. Я едва осознаю, что другой зал пустеет, люди выходят из дверей. — Бригс, мне очень жаль. Я просто смотрю на тебя и...
— Ты думаешь, что я - ошибка, — резко говорю я.
— А ты нет? — она беспокойно озирается вокруг и закрывает глаза. — Я просто не знаю, что делать.
В горле нарастает раздражение. Я хочу быть терпеливым, хочу быть понимающим. Но если у нее больше проблем с нами, чем у меня, не уверен, что могу изменить ее мнение. Я даже не уверен, правильно ли это для меня, чувствовать себя так.
Но я ведь именно так себя и чувствую.
Она наклоняется, чтобы поднять рассыпавшееся ведро попкорна, но я дотягиваюсь до него первым, и подхожу к мусорке, выбрасывая его. Теперь в холле много народу, и люди идут между нами. Шанс на серьезный разговор потерян.
Но мы не можем оставить все вот так.
Я возвращаюсь к ней.
— Давай выбираться отсюда. Пойдём куда-нибудь и поговорим.
— Здесь не о чем разговаривать, — говорит она, практически умоляя. — Спасибо за кино, Бригс.
Она поворачивается и уходит. Я секунду стою там, ошарашенный, что она фактически собирается оставить все как есть. Затем бегу за ней, пробираясь сквозь толпу, пока не оказываюсь рядом с ней, на Бейкер-стрит.
— Что случилось? Что изменилось? — шиплю я ей на ухо, когда спешу рядом с ней. — В понедельник ты отлично себя чувствовала, нам обоим было хорошо, я чувствовал себя счастливее, чем когда-либо за последние годы!
Ее брови поднимаются.
— Что случилось?! Ты взял и поцеловал меня!
— И в чем разница?
Она останавливается и отходит, чтобы не мешать пешеходам. Моргает глядя на меня.
— Разница есть. Быть друзьями достаточно сложно, но нечто большее...
Я делаю шаг вперёд, теперь нависая над ней.
— Ты когда-то любила меня. И я любил тебя.
— И посмотри, что сделала эта любовь! Она разрушила обе наши жизни!
Пульс стучит в горле, но я не могу отвернуться от нее. Часть меня хочет согласиться, соглашается, и все же это еще не вся история. Это жестоко, но все не так просто.
— Наташа, — тихо говорю я, и мои глаза блуждают по ее лицу, ища что-то, за что можно было бы зацепиться. Щёки покраснели, губа зажата между зубами. — Я не уверен, когда перестану чувствовать себя виноватым. Не уверен, когда ты перестанешь чувствовать себя виноватой. Но тот факт, что мы оба вышли из темной дыры, чтобы появиться здесь, — я развожу руками, — где мы сейчас, говорит, что мы способны отпустить. Способны двигаться дальше.
— И как мы можем двинуться дальше, если мы вернулись к тому, с чего начали?
— Потому что это не возвращение к началу, — говорю ей, нежно касаясь пальцами её подбородка. — Это не движение назад. Это движение вперёд. Мы начинаем с начала. Теперь. С нуля.
Она закрывает глаза, делай глубокий вдох. Затем качает головой.
— Тебе легко говорить, Бригс,— грустно говорит она, отходя от меня, — когда я чувствую к тебе все то, что чувствовала раньше.
Господи, мое чертово сердце.
Она уходит.
— Пожалуйста, не уходи от меня, — кричу ей вслед, какой-то прохожий поворачивает голову, слушая, как боль разбивает мой голос.
Но она не поворачивает голову. Она не слушает. И на этот раз я знаю, снова бежать за ней будет бесполезно.
Может быть, все это вообще было бесполезно.
Я вздыхаю, проводя рукой по волосам. Затем поворачиваюсь и возвращаюсь в кинотеатр, чтобы досмотреть остальную часть фильма
Она была права о фильме.
Я ненавижу его.
Глава 12
Бригс
Эдинбург
Четыре года назад
Я схожу с ума. Просто слетаю с катушек.
Вот что любовь делает с вами. Ваше сердце становится настолько чертовски нуждающимся, что оно выкачивает энергию отовсюду, включая ваши собственные клетки мозга. Пульс бьется в мыслях о ней, вены горят от нужды и желания. Все в вас становится настолько сосредоточенным на одном человеке, что вы не находите себе места.
И вам наплевать. Потому что, как бы это ни было безумно, любовь - это тот момент, когда вы действительно ощущаете, что значит быть живым. И ради этого вы смиритесь с чем угодно.
Я должен смириться с пустотой в груди, словно заполненной шершнями. Я чувствую себя совершенно опустошённым, потому что Наташа вернулась в Лондон, уже как две недели. Ощущаю себя полностью разрушенным, потому что я все еще женат, все еще потерянный в том, что, черт возьми, я должен делать то, что на самом деле правильно.
После того, как Наташа сказала мне в машине, что любит меня, оставляя меня с весом этого признания, я пытался решить, что же ей ответить. Я написал ей в ту ночь, спрашивая, все ли с ней в порядке, и она сказала, что все нормально. Вот и все.
Затем в понедельник она, как обычно, пришла в мой кабинет. Я пытался заговорить об этом, но она лишь подняла руку и сказала, что это не имеет значения.
Я хотел рассказать ей, что чувствую, что тоже люблю ее, что месяцами борюсь с этими чувствами. Хотел рассказать ей все.
Но я не могу. Не знаю, почему я так держусь за свою правду. Может быть, я защищаю себя, защищаю Хэймиша. Может, я не защищаю никого, и я просто трус. Последнее, определённо, правда. Столкнувшись со всем этим, я просто захотел убежать и спрятаться.
Хотел бы я не делать этого. Жаль, что я не мог повести себя как мужчина и сказать ей правду. И поскольку я этого не сделал, на прошлой неделе мы работали напряженно. Радость, веселье и смех исчезли. Наташа полностью окунулась в работу, сказав, что ей нужно сделать для меня столько, сколько она может, но могу сказать, что она просто искала отвлечение. Она открылась мне, и я не смог сделать то же самое.
Трус.
И в последний день, когда мы были вместе, в последний раз, когда я видел ее, она наклонилась вперед, нежно поцеловала меня в щеку и прошептала:
— Я все еще имею это в виду.
И я ничего не сказал.
Гребаный трус.
И вот я здесь, в своём кабинете в начале нового семестра, задаюсь вопросом, как она, пытаясь одновременно составить план своего курса.
Сейчас пять часов. Я должен уже ехать домой, но я все больше и больше времени провожу в кабинете, как и раньше, только теперь я один. Единственная причина, по которой я возвращаюсь раньше, чтобы увидеть Хэмиша, но даже тогда я замечаю, что Миранда еще больше ревнует к тому, сколько времени я провожу с ним, что крайне нелепо.
Я не могу не вспоминать то, что Наташа сказала о своих родителях и о том, как ее детство было испорчено их борьбой. Я не хочу, чтобы Хэймиш рос с родителями, относящимися к нему, как к собственности, и даже не разговаривающими друг с другом. На прошлой неделе Миранда сказала, что хочет свою собственную спальню, и что он будет думать, когда вырастет? Мы не разговариваем, мы только воюем, и теперь мы спим в разных комнатах? Он поймет, что его семья непоправимо сломана изнутри.
Я громко выдыхаю и встаю, вытягивая руки над головой. Мой телефон издаёт сигнал.