— Звучит словно в каком-то авторском кино.
— Это похоже на то, что снял бы Шайа Лабаф. — Я смотрю на часы, желая, чтобы у нас было больше времени. Честно говоря, я хочу провести вечер, разговаривая с ней, глядя на нее, а не сидеть в тишине в кино, особенно когда приходится терпеть эго Тарантино в течение трех часов. — Полагаю, нам пора идти.
Она озорно ухмыляется, что только укрепляет тот факт, что мне жаль, что мы не можем просто остаться здесь. Искра в ее глазах заставляет мою кровь бежать быстрее.
— Мне нравится этот взгляд на твоём лице прямо сейчас, — говорит она.
— Какой взгляд?
Она подходит ближе и стучит пальцем мне по подбородку.
— Вот этот. Тот, который говорит, что ты готов к пыткам, которые ждут тебя сегодня вечером.
Фильм не будет единственной пыткой для меня, — думаю я. Меня так и тянет взять ее палец в рот и игриво прикусить. Даже лёгкое прикосновения кончика ее пальца к моей коже кажется горячим и убийственным.
Я хватаю кожаную куртку и предупреждающее смотрю на Винтера, прежде чем выпустить его из спальни и закрыть дверь. Затем мы с Наташей выходим из квартиры.
Мы идем бок о бок по Бейкер-стрит несколько кварталов до кинотеатра Everyman, и чтобы убить немного времени, заказываем напитки в баре, ожидая начала фильма.
— Чему ты улыбаешься? — спрашивает она, глядя на меня поверх своего напитка.
— Я улыбаюсь? — спрашиваю я, и я удивлён, понимая, что так и есть. Мы как раз говорили о том, насколько ужасна британская «Нетфликс». Довольно смешно, что что-то настолько безобидное могло настолько увлечь меня, что заставило внимать каждому ее слову, и, видимо, улыбаться, как идиот.
Я выпрямляюсь, напоминая себе, что стоит перестать вести себя как придурок. Как там Мелисса назвала меня? Влюблённый? Я не совсем согласен с этим, и воспоминание о сегодняшнем дне приносят горький привкус.
— Прости, — говорит Наташа, кладя руку поверх моей. — Я не хотела указывать тебе. Пожалуйста, продолжай улыбаться. Это делает меня счастливой.
Упоминание о ее счастье снимает напряжение.
Я отодвигаю Мелиссу на задний план.
Мы допиваем напитки и направляемся к барной стойке, вставая в очередь.
— Ты хочешь что и обычно? — спрашиваю ее.
Она улыбается.
— Конечно же.
Я беру для нас большое ведро попкорна и коробку шоколадных шариков Мальтесерс, и передаю все Наташе, которая торжественно открывает конфеты и бросает их в попкорн.
Качаю головой, издавая небольшой смешок. Выглядит не очень аппетитно, но по опыту я знаю, что раз попробовав, оторваться трудно.
— Тебе же нравится, — дразнит она меня.
— Да, — замечаю я, — хотя это совсем не помогает достигнутому в зале прогрессу.
— Оу? И с каких это пор ты стал профессором Тщеславие?
— С тех как обнаружил, как шикарно я выгляжу.
Она закатывает глаза, но втягивает губу между зубами, что заставляет меня думать, что она хотела бы увидеть доказательства собственными глазами.
На этой оптимистичной ноте мы отправляемся в переполненный зал. Нам удается найти места рядом с проходом, и через несколько минут начинаются рекламные ролики и трейлеры. В кино есть нечто успокаивающее; Это место, где я действительно могу расслабиться и отдохнуть. Может быть, это темнота или запах попкорна, пролитая сода или ощущение толпы вокруг, но пока я могу отключить излишне аналитическую часть мозга, меня уносит на два часа, и я полностью неузнаваем.
Но сегодня, когда я рядом с ней, я не могу расслабиться. Не могу отключить свой мозг. Я даже не знаю, что происходит в фильме. Актеры на экране шевелят губами, выдавая какие-то мастерски составленные диалоги, но я их не слышу.
Мое внимание полностью, единолично приковано к ней. К Наташе. Сидящей рядом со мной в темноте, наши плечи соприкасаются, свет от проектора отражается сребристыми лучам на ее прекрасном лице. Это похоже на самое завораживающее световое шоу, меняющееся с кадрами в фильме. Я не могу отвести взгляд, и не хочу.
Она так же очарована этим фильмом, как я ей, смеясь над диалогами, съёживаясь от страха перед насилием, и я чувствую, как мое сердце раздувается внутри меня, словно красный воздушный шар, прижимаясь к грудной клетке. Судьба поставила ее на мой путь, шанс получить что-то правильное, что изначально было неправильно.
Но почему у меня такое зловещее ощущение обреченности, жужжащее в затылке?
Потому что ты этого не заслуживаешь, — говорю я себе. — Не после всего того, что сделал.
Я проглатываю стыд, отказываясь чувствовать его. Лишь раз, единственный раз, я хочу быть свободным от своих ошибок.
Я хочу быть свободным.
Мне необходимо быть храбрым.
Наташа поворачивает голову, чтобы взглянуть на меня, половина лица подсвечена экраном.
— Ты не смотришь фильм, — шепчет она.
Я наклоняюсь к ее шее, губы чуть ниже ее уха.
— Я лучше буду смотреть на тебя.
Я отстраняюсь не сразу, удерживая губу на месте близко к ее коже, вдыхая ее сладкий запах. Мысли проносятся у меня в голове, тяжёлые и непристойные, мысли, которые я не осмеливаюсь раскрывать.
Я хочу поцеловать тебя.
Облизать тебя.
Попробовать тебя на вкус.
Трахнуть.
Эта часть меня грязная и скрытная, но вполне реальная.
Словно услышав мои мысли, она застывает.
Я откидываюсь назад, чтобы посмотреть на неё, чувствуя, как мои брови сходятся вместе.
— Это было неуместно?
Она кивает глядя на экран.
— Да.
Несколько мгновений я смотрю на неё. Она не шутит. Она именно это и имеет в виду.
Воздушный шар в моей груди медленно сдувается. Самое смешное, что я не думал об этом, что только подтверждает то, насколько естественно я чувствую себя рядом с ней. Но она явно не ощущает то же самое.
Я сижу рядом с ней ещё минуту, неловкий и сконфуженный в темноте, смущение ползёт по мне, пока внезапно не поднимаюсь со своего места и не иду через проход в холл. Здесь тихо, оба экрана заняты, и я направляюсь в уборную, чтобы успокоиться.
Я плескаю немного холодной воды себе на лицо, а потом стираю ее, глядя на себя в зеркало. Мы оба изменились, и, несмотря на то, что есть ощущение, будто мы вернулись назад во времени, к тем же людям, которыми были, мы оба прошли через столько всего, что это просто невозможно.
Мы не можем вернуться к тому, что было.
Но мы можем идти вперёд.
Успокоившись, я иду в холл.
Наташа стоит там, крепко вцепившись в попкорн и вглядываясь в меня с таким беспокойством, что это чертовски очаровательно.
— Прости, — шепчет она.
— И ты меня, — говорю ей, подходя к ней так близко, что она вынуждена сделать шаг назад. — Прости за недопустимое поведение и за это тоже прости.
Я быстро наклоняюсь и целую ее. Ее мягкий крик удивления заглушается моими губами, прижатыми к ее губам в течение долгой, горячей минуты. Затем мой рот открывается, и язык скользит по ее.
Ведро попкорна падает рядом.
Мои легкие наполнены какой-то безрассудной, стремительной страстью.
Теперь я хватаю ее, рука опускается на ее затылок, на спину, притягивая ее ко мне, желая забраться глубже, поскольку языки пламени лижут мою кожу и мое желание становится более болезненным, чем когда-либо.
Не важно, что я в холле кинотеатра, на глазах у людей.
Мы могли быть хоть на Марсе, мне все равно, она все, что мне нужно, чтобы дышать.
Она тоже это чувствует. Я знаю это потому, как ее голова двигается с голодом, из-за крошечных, запыхавшихся звуков, которые она произносит, того, как ее тело ощущается рядом, дикое и напряженное и готовое взорваться.
Со вздохом она внезапно отстраняется, яркая, шипучая цепь между нами рвётся, оставляя меня пустым и ошеломленным.
— Я не могу это сделать, — мягко вскрикивает она. На лице отчётливо написана паника.