Я не дожидаюсь его ответа и бегу по снегу. Ботинки застревают, я падаю на колени, но поднимаюсь и бросаюсь к Кириллу. Я жду, что дядя Альберт попытается схватить меня за руку или запретит мне продолжать миссию, но ничего этого не происходит.
Я бегу быстрее, чем когда-либо, а это и тренировки, и военные задания, и скоростные упражнения. Чужая энергия захватывает меня, и все, на чем я могу сосредоточиться — это добраться до Кирилла.
Мне требуется больше времени, чем нужно, чтобы, наконец, приблизиться к Кириллу. Его огромное тело распростерто на снегу лицом вниз. Брызги крови окружают его и оставляют красные следы на снегу. Тошнота поднимается в моем горле, а сердце разрывается на куски.
Это чувство ничем не отличается от того, когда четыре года назад я поняла, что мои двоюродные братья лежат мертвые на мне. На мгновение я застываю на месте, не в силах пошевелиться. Мои ноздри наполняются металлическим запахом крови, сердце выпрыгивает наружу и подползает к инертному телу Кирилла.
Упав на колени рядом с ним, я хватаю его за плечо, затем переворачиваю его. Маленький вздох срывается с моих губ, когда я вижу огромную дыру в середине его груди и его белая куртка, пропитана красным. Щетина, покрывающая его щеки, выглядит слишком черной и грубой на фоне его бледной кожи. Мои дрожащие пальцы осторожно касаются крови, вытекшей из его рта.
Его... вырвало кровью?
О, Боже. О, нет.
Пожалуйста, нет.
Я подношу дрожащую руку к его носу, и мое дыхание перехватывает, когда я жду от него признаков жизни.
По большому счету, время, которое я жду, ничтожно мало, но мне кажется, что проходят годы. Чем дольше я не чувствую дыхания, тем сильнее бьется мое сердце.
Я чувствую вкус соли, и тут понимаю, что у меня слезы на глазах. Моя рука дрожит, а от вида крови мне хочется вырвать. Это не потому, что я брезглива, а потому, что это кровь Кирилла.
Он потерял так много крови.
Слабо, почти как будто его нет, я чувствую слабое дыхание. Это немного, но это все, что мне нужно. Я отрываю кусок рубашки и надавливаю на рану в безнадежной попытке остановить кровотечение. Затем подумываю поднять его и отнести к снегоходу, застрявшему на середине холма, но боюсь усугубить его травмы.
Поэтому я сажаю его и приседаю позади него так, чтобы его спина была прижата к моей. Затем просовываю свои руки через его и начинаю подниматься.
И тут же падаю обратно.
Это невозможно.
Он не только намного больше меня, но и без сознания, поэтому кажется намного тяжелее.
Если я сделаю это таким образом, то никогда не смогу вовремя оказать ему помощь.
Я отказываюсь от идеи поднять его и кладу на спину. Затем я хватаю его за ноги и начинаю тащить по снегу. Так я не усугублю ситуацию. Но это все равно тяжело. Мало того, что он буквально состоит из мышц, так еще и склон такой крутой, что мои ноги горят и трясутся.
Но я не останавливаюсь и не делаю паузы — разве что слежу за тем, чтобы он не ударился головой о кочки. Как только достигаю снегохода, я отпускаю его и осторожно ставлю его ноги на снег. Затем использую всю свою нечеловеческую силу, чтобы перевернуть машину и подтащить ее к тому месту, где он находится.
Мое сердце сжимается и разрывается при виде огромной раны на его груди, но я не позволяю себе застрять в этой петле.
Я единственная, кто может оказать ему помощь.
Я должна его спасти.
Эти мысли наполняют меня новой энергией, которая позволяет мне затащить его на снегоход.
Я пытаюсь удержать его в вертикальном положении, сажусь перед ним, обхватывая его тело своим для большей надежности, а затем пристегиваю его к себе, завязывая куртку вокруг наших талий. Я собираюсь ехать как можно быстрее, и не могу допустить, чтобы он упал в середине пути.
Убедившись, что он закреплен, я ищу по GPS ближайшую больницу, а затем веду снегоход на сверхзвуковой скорости. Я не обращаю внимания на звуки других снегоходов, преследующих меня. Наверное, это дядя Альберт и таинственные люди, которых он привел с собой.
Мне плевать, потому что я серьезна. Если он хотя бы попытается помешать мне помочь Кириллу, ситуация быстро станет ужасной.
До больницы я доехала за тридцать минут, и то только потому, что ехала на максимальной скорости, наклонившись вперед, чтобы Кирилл не упал.
Я уже готова въехать на нем в дверь больницы, но тут из здания выходят несколько медсестер со своим оборудованием. Я пытаюсь помочь им поднять Кирилла на носилки, но отступаю назад, когда они отталкивают меня, так как знают, как это правильно сделать.
Врач пристегивает к его лицу кислородную маску, а затем все мы бежим по унылому белому коридору.
— У него два огнестрельных ранения в грудь, — говорю я им четким голосом, который я не узнаю. — Он также упал с холма и потерял много крови.
Врач выкрикивает какие-то указания медсестрам, затем запрыгивает на носилки, укладывает его и разрезает куртку Кирилла.
Мое горло сжимается при виде двух пулевых ранений, из которых хлещет кровь. Одно из них выше другого. Вокруг одного больше крови, чем вокруг другого, и красное пятно окрашивает его пресс и татуировки.
О, Боже.
Это там... где его сердце?
Я пытаюсь идти с ними до конца, но медсестры запрещают мне это и просят подождать снаружи. Как только дверь приемного отделения закрывается, я сползаю на пол, слезы и кровь капают на белый кафель.
Я поднимаю свои красные руки и смотрю на резкий контраст на фоне флуоресцентных ламп. Они выглядят размытыми сквозь слезы, и это состояние — тот факт, что я теряю контроль над реальностью — кажется таким окончательным, что это калечит.
Глядя на свои окровавленные руки, я вижу, как в последний раз разговаривала с Кириллом. В машине. Когда он подвозил меня в аэропорт.
Я все еще чувствую вкус его губ на своих, когда он поцеловал меня так, как никогда раньше. Когда он ослепил мой мир и почти заставил меня признаться в каждом извращенном чувстве, которое я испытывала к нему.
Если бы я могла вернуться в прошлое, в тот момент, когда он просил меня не уезжать, я бы осталась.
Я бы все сделала по-другому.
Но я не могу, и проклятый факт остается фактом... Кирилл борется со смертью из-за меня. У него дыра в сердце, потому что я по глупости думала, что я здесь ради бабушки и что я действительно могу избежать его слежки.
Он там из-за меня, и это разбивает сердце, которое до него я считала давно мертвым.
Сердце, которое было упущено в моей жажде мести, проигнорировано и сочтено неважным в моей нынешней жизни. Кирилл — тот, кто вернул его к жизни и взрастил до нынешнего состояния.
И тот факт, что я косвенно всадила две пули в его грудь в качестве компенсации, заставляет меня хотеть содрать кожу и кричать, пока мои легкие не сдадутся.
— Не хочешь объяснить, что ты делаешь, Саша?
Резкий вопрос дяди выводит меня из мрачного состояния. Я вытираю слезы тыльной стороной ладони, встаю и поворачиваюсь к нему лицом.
Он все еще в своей боевой одежде, но оружия нет — по крайней мере, его не видно, и он снял балаклаву.
— Почему бы тебе не объяснить, что ты делал, дядя? Как ты мог использовать меня, чтобы привести сюда Кирилла?
— Ты бы пришла, если бы я рассказал тебе план?
— Нет!
— Тогда вот причина. Ты сближаешься с Морозовым, и хотя это хорошо, но не защищать свои чувства — нет. Любой, кто работает под прикрытием, должен быть очень осторожен, чтобы не позволить объекту, за которым он шпионит, повлиять на себя. Излишне говорить, что ты не справилась, Саша.