– Вы помните, что с вами произошло?
Снова вспышка воспоминаний.
Кто-то вытащил меня из машины. Кажется, Брендон… Но что он здесь делает?
– Лиз! Элизабет! – голоса раздавались как будто издалека.
Я не могла ответить: не могла пошевелить губами. Только смотрела на мелькающие испуганные лица людей. Лишь одно из них выражало другие эмоции. Вернее, не выражало никаких.
Я увидела, очень размыто, словно сквозь струю воды, как Брендон подходит к Шону, со злостью что-то кричит ему в лицо и замахивается для удара. В глазах снова темнеет.
Кто-то хлопает меня по щекам. Прямо над ухом раздается голос Ника, но я не могу разобрать слова…
Потом – вой сирены. Скорая или полиция?
Все вокруг становится черным.
– Помню, – произношу я, – Только лучше бы забыла. Доктор, почему я не потеряла память?
Мужчина кладет ладонь мне на лоб, кивает и делает какую-то запись в своей тетради.
– Вы не понимаете, как вам повезло, Элизабет. После подобных происшествий можно остаться калекой. У вас – ни сотрясения, ни перелома, ни даже царапинки. Это удивительно!
И правда… я должна быть благодарна судьбе. Я жива и здорова, хотя могла погибнуть в том доме номер четыре, потом на гонках. Только почему-то я не испытываю радости. Более того, чувствую, как что-то убивает меня изнутри.
– С вами хочет поговорить сотрудник полиции. Всего лишь пару вопросов. Вы не будете возражать?
Я резко встаю на локти, так, что перед глазами начинает все кружится.
– Позовите его прямо сейчас. Мне нужно сделать заявление.
Врач кивает, в недоумении глядя на свою тетрадь, и уходит. Через минуту в палату входит ДжерОулдман.
– Здравствуй, Элизабет, – низкий командный бас эхом раздается по комнате, – Как ты себя чувствуешь? Макс очень волнуется.
Неужели все уже знают о том, что произошло? И мама? Нет, ей нельзя знать. Ни в коем случае. Тем более, со мной все нормально.
– Я в порядке, – отвечаю, не задумываясь, – Мне нужно вам рассказать…
Мужчина кивает.
– Конечно. Элизабет, я знаю, что произошло на автостраде, но мне необходимо услышать твою версию.
– Только я начну с самого начала, хорошо? С двадцать первого числа.
И я рассказываю все, начиная с предсмертной записки Евы, заканчивая письмом с угрозой, вырванной страницей дневника и покушениями на мою жизнь. Я говорю так, будто меня никто не слышит, размышляя вслух, иногда повышая голос, иногда опускаясь до шепота. Только о нескольких событиях я умалчиваю – воспоминания о них должны остаться только моими. Заканчивая рассказ, я чувствую себя опустошенной, разбитой.
– Выходит, вы с Максом были правы, когда говорили об убийстве Евы Уайт, – задумчиво произносит начальник полиции, – А я не поверил. Но тогда не было никаких доказательств того, что это не самоубийство. Элизабет, мне нужно будет забрать предсмертную записку Евы и ее дневник. Я открою дело, официально проверю информацию, которую ты мне сообщила, и объявлю Шона Уайта в розыск. Так же мне нужно будет опросить твоих друзей. Продиктуй мне, пожалуйста, их номера.
Уже собираясь уходить, ДжерОулдман произносит:
– Ты очень сильная девушка, Элизабет. Только благодаря тебе раскрыта правда, и теперь этим будет заниматься полиция. А тебе нужно вернуться к прежней жизни и постараться обо всем забыть. Не вмешивайся больше в это дело. И… для твоей же безопасности на некоторое время я приставлю к тебе охрану.
Он думает, что Шон снова попытается меня убить. Но сейчас ему нет смысла этого делать – я ведь уже все рассказала полиции. Разве что из мести… или ненависти. Пока он где-то рядом, я – в опасности. Если задуматься, так было всегда. Финал должен был быть именно таким. Только мне не нужна охрана. Я не боюсь его.
Я сообщаю об этом Оулдману, но он и слушать меня не хочет.
– Да послушайте! Если он захочет сделать это, ему ничто не помешает. Ни охранник, ни целый патруль. Я знаю, о чем говорю. И… меня не нужно защищать от него. Я в состоянии справиться сама.
Еще несколько минут отец Макса пытается убедить меня подписать согласие, но вскоре понимает, что это бесполезно и, по большому счету, я права.
– Пожалуйста, будь осторожна, Лиз.
Оулдман говорит это ни как полицейский, а как человек, которому действительно не все равно, и я благодарна ему за это.
Дверь закрывается, и я остаюсь наедине со своими мыслями. Так гораздо лучше. Когда никто не напоминает о том, что произошло, когда не приходится изображать спокойствие и контролировать себя. Они все спрашивают, как я себя чувствую. Я хочу ответить: так, будто готова выпить бутылку, а лучше две, чего-нибудь очень крепкого, так, будто хочу наглотаться таблеток снотворного или, может быть, так, будто собираюсь выпрыгнуть из окна десятого этажа. Но, конечно, ничего из этого не сделаю, я ведь сильная, справлюсь. Они думают, что я пережила смерть подруги, а потом два покушения на собственную жизнь. Но на самом деле – гораздо большее. Никто не может себе представить, как это – осознавать, что тебя пытался убить человек, которому ты доверяла, как себе, которого ты, не признаваясь в этом даже себе, любила, не смотря на то, что он снова и снова делал больно. Да, его удары были самыми сильными, но в то же время именно он ни раз подавал мне руку, в тот самый момент, когда я теряла равновесие и падала в пропасть. Он толкал меня вниз, но в самый последний момент не давал разбиться. Как такое возможно? Зачем? Что вообще происходит в моей жизни!? Цепочка убийств, покушения, Шон… Может, у меня что-то не так с психикой: галлюцинации, видения? Может, я все это себе придумала?