– Мне нужно забрать заявление из полиции, – говорю я, чуть отстранившись, чтобы посмотреть в глаза Шону.
– Ты уже ничего не сделаешь: до них наконец дошло, что это не было самоубийством.
– Я поговорю с Оулдманом и все объясню. Он поймет.
– И что ты скажешь? Что я пришел к тебе домой и сказал, что никого не убивал? Ты знаешь, что они о тебе подумают? Впустила в дом человека, который пытался тебя убить, а потом поверила ему на слово.
Да, звучит очень нелепо…
Я перевожу взгляд на оконную раму. На улице уже темно.
– Где ты ночевал все эти дни? – спрашиваю я.
– Есть одна квартира за городом, которая не зарегистрирована ни на меня, ни на родителей.
– Наверное, далеко, – я прикусываю губу и обдумываю то, что собираюсь сказать, – Ты можешь сегодня остаться у меня. Мамы приедет только завтра вечером, а полиция точно не будет искать тебя здесь.
Двусмысленный взгляд Шона заставляет меня опустить глаза.
– Я останусь, Лиз, – произносит он.
Это странно… но сейчас я счастлива. Наверное, так чувствует себя человек, которому врачи поставили смертельный диагноз, а потом сообщили, что произошла ошибка.
Шон подходит к кухонному шкафчику, достает вино и уже через несколько секунд протягивает мне наполненный бокал.
Я делаю несколько глотков, глядя в окно.
– Уже поздно, я устала и хочу спать. Пошли, твоя кровать наверху, – произношу я, направляясь в сторону гостиной.
На самом деле, я уверена, что не засну этой ночью. Но я боюсь того, что может произойти, до дрожи в коленках. Лучше нам разойтись прямо сейчас.
Я указываю на ближайшую дверь.
– Покажи свою комнату, – произносит Шон.
Я поднимаю на него взгляд, сомневаясь, что стоит исполнять эту просьбу, но, видя в его глазах что-то теплое и искреннее, иду на компромисс со своим внутренним голосом. Мы поднимаемся на второй этаж. Входя в свою комнату, я тут же окидываю ее быстрым взглядом: да, творческий беспорядок присутствует, но нижнее белье покоится на своей полке. Я сажусь на кровать и перевожу взгляд на Шона, который с интересом рассматривает что-то на моем столе. Присмотревшись, я понимаю, что это мой старый альбом с рисунками, который я почему-то до сих пор не выбросила, хотя давно уже не рисую. Это – память о детстве. К тому же, там не только мои рисунки: несколько картинок нарисованы Евой, и сейчас они особо дороги для меня. Я больше всего любила рисовать людей.
– Получилось довольно похоже, – произносит Шон, показывая мне один из рисунков.
– На кого? Ведь я не рисовала знакомые мне лица, – говорю я, еще не посмотрев на листок, – только…
Приглядевшись, я замолкаю. Черт. Если бы я вспомнила об этом раньше…
Острые скулы, орлиный взгляд, темные глаза и взъерошенные волосы, аккуратными штрихами отчерченные на бумаге, не оставляют никаких сомнений в том, кто на ней изображен.
Я даже не знаю, почему решила нарисовать его… но помню, как старательно пыталась передать этот образ.
– Да… – признаю я, опуская взгляд, – Я не плохо рисовала.
Шон садится рядом со мной, слишком близко. Я боюсь подумать, какие он сделал выводы из того, что сейчас увидел.
– Сколько тебе было тогда? Наверное, четырнадцать. Почему ты…
– Рисовала твой портрет? – закончила я за него эту фразу, решив, что будет невыносимо слышать эти слова из его уст, – Не знаю. Просто захотелось.
– Я думал, ты всегда видела во мне врага, тирана. Но здесь другой образ.
Я поворачиваюсь к Шону, чтобы посмотреть ему в глаза.
– Иногда мне казалось, что за маской жестокости скрывается другой человек. В определенные моменты я была в этом абсолютно уверена. И… я ведь оказалась права.
Во взгляде Шона я вижу только печаль. Сейчас он сожалеет о чем-то, но никогда в этом не признается.
– Ты хочешь, чтобы я ушел?
Этот вопрос, наверное, нужно было задать по-другому, более точно, но я сразу понимаю, о чем он говорит. Хочу ли я провести эту ночь в разных комнатах. Я разрываюсь на части… С одной стороны, я понимаю: неизвестно, что будет дальше и будет ли у нас возможность увидится. С другой – одолевает страх. Но… я устала думать о том, что правильно и скрывать настоящие чувства.
– Нет, – тихо отвечаю я.
Ночь поглощает едва слышное: «останься».
– Хотел бы я знать, о чем ты думаешь, – задумчиво произносит Шон.
– Это все так странно… и… как будто не правильно, – озвучиваю свои мысли.
Неправильно? Наверное, это не совсем подходящее слово. Противоестественно. Как будто у меня нет моральных принципов и элементарного инстинкта самосохранения.