Тебе тридцать два, и пытаясь ответить себе на этот вопрос, чувствуешь некоторое затруднение.
Большая и серьезная компания может позволить себе держать абсолютно ненужных сотрудников. Это может происходить в силу консерватизма, или из жалости, а то и вовсе по рассеянности руководящего состава. В конце концов, о сотруднике могут попросту забыть.
Юре под пятьдесят, он электронщик из лаборатории радиосвязи — отдела по соседству. Если у него и есть отчество, то его кроме Валентина Андреевича (о нем позже) никто не знает. Юра целыми днями сидит в курилке и прячет во внутреннем кармане затасканного пиджака банку девятой «Балтики». Он курит одну за одной и придерживает банку локтем. Когда никто не смотрит, он достает ее и отхлебывает, потом вытирает рукавом разлапистые усы (а-ля Тарас Бульба) и прячет банку назад в карман. К обеду от него всегда несет перегаром — это правило.
Тебя он не воспринимает в качестве потенциальной угрозы. В твоем присутствии он жрёт пиво без стеснения. Ты для него свой.
— Не успеваешь за ними кассы ремонтировать! — ворчит он и отхлебывает «Толстяка».
Ты молчишь. Ты даже не смотришь на него. Отвечать ему попросту неприятно.
— Только наладил! Месяца не прошло, снова все поломали! — тянет он на себя внимание и отхлебывает «Сибирскую корону».
О чем речь, он же гений от электроники! Как-то раз ты попросил его отремонтировать усилитель мощности. Старый добрый «Одиссей» первой группы сложности. Юра взял, отвинтил крышку и задвинул в дальний угол. Через три месяца ты забрал покрытый пылью усилитель, забрал крышку, и понес в платную контору, где тебе его и сделали за один вечер.
— А всё потому что нету профессионализму! — заключает Юра и сосет «Бочкарева».
Этот специалист, который бывает только в двух состояниях — пьяном и полупьяном. Причем во втором он находится недолго, с восьми утра, когда начинается работа, и до девяти, когда открываются магазинчики и ларьки поблизости. Его мутные глаза выражают полную уверенность в себе. В конце концов, он оторвет свою задницу от табурета в курилке, потребует машину, и поедет ремонтировать кассовый аппарат. Важный и шатающийся. Важный и вонючий. Если его уволить сию минуту, бюджет конторы только выиграет. Электроника конторы будет просто счастлива. Коллективу конторы будет плевать, потому что его, кроме как в курилке, нигде больше и не видно. Он — никому не нужный кусок проспиртованной плоти. Вся беда в том, что он так не думает. Вся беда в том, что он уверен в собственном профессионализме и незаменимости.
— Я знаю о кассовых аппаратах все! — заявляет эта ходячая иллюзия.
Ему не нужны даже деньги. Он согласен всего лишь на неприкосновенность своего заблуждения. Ради него он готов страдать. Потому что иллюзия — это по-прежнему религия Ее Величества. Если верить в нее достаточно сильно, она сделает тебе чудо. Она непременно сделает из тебя чудо.
О, Господи… Этот Юра и миллиарды его клонов. Ты пытаешься представить все это и видишь человечество, как однообразный липкий студень.
— Паяльником я могу сделать все, что угодно! — заявляет он и отхлебывает «Три медведя».
— Юра!.. — не выдерживаешь ты.
— Что? — с готовностью отзывается он. Юра любит бесполезную болтовню.
Ты готов засунуть этот паяльник ему в задницу, только бы он заткнулся. Но он не заткнется. Он будет на этом месте и завтра, и послезавтра, и возможно, даже на пенсию его сразу проводить не удастся. А причина тому простая — лет двадцать пять назад он работал вместе с директором нашей большой и серьезной конторы в какой-то маленькой организации. Директор был молодым инженером связи, а Юра так же паял провода и платы.
Директор тащит его за собой как неприятный, но обязательный багаж своей истории. А может, ему попросту приятно осознавать, что рядом с этим чудом иллюзии сам он чего-то в жизни добился. Из обычной шестеренки огромной машины по имени работа молодой инженер связи вырос в целый рычаг управления — директора. Карьера — очередное самовранье, но за ней можно спрятаться. Спрятаться от себя. Особенно, если прятаться больше не за чем.
Как-то вдруг пропадает желание что-то говорить. Еще секунду назад было, а теперь уже нет. Потому что Юра — вполне возможный вариант твоего будущего. Вариант, о котором страшно подумать, от которого хочется отгородиться. К которому брезгуешь прикасаться. Даже словом.
— Нет, ничего…
А Юре… Ему и карьера до лампочки. В сущности, он-то как раз на своем месте, только износился, зубья его шестеренки давно обломались, и он просто продолжает по инерции сотрясать воздух. Он выработанный рудник государства, отработанный материал человечества. Он — скучное, никому не нужное заблуждение. Как проеденное молью пальто прадедушки, истлевающее на чердаке. Если оно исчезнет, никто и не обратит внимания.
Светлане тридцать восемь лет и всю свою жизнь она работала экономистом. Это полная энергии и жизненной силы женщина. Разведена, дочери девятнадцать. Света покупает дорогие вещи и косметику, даже если это ей не по карману. Любит твое общество и на конторских пьянках старается сесть рядом с тобой, дабы была возможность пообщаться на «интеллектуальные» темы.
Ты прекрасно знаешь этот безобидный тип иллюзирующего индивида. В оглавлении амбарной книги он значится, как «Доросший до интеллигенции».
По любым маломальским вопросам Света бежит к гадалке.
— И что она тебе сказала? — спрашиваешь Светлану, после ее очередного посещения «оракула».
— Сказала, что как только начнется фаза молодой луны, все образуется.
— Я тебе тоже мог такое сказать. Она берет за свои сеансы деньги?
— Ты настроен враждебно. Нет, денег она не берет.
— Что, совсем за бесплатно лапшу на уши вешает?
— Если ей приносить подарки, она их принимает, — недовольно отвечает Светлана и тут же поспешно добавляет, — но она никогда не просит об этом.
— И что же ты ей даришь?
Света выдерживает паузу, в размышлении, стоит ли делиться с тобой столь деликатной информацией, решается, наконец:
— Последний раз я принесла ей бутылку «Hennessy».
— Ни хрена себе! Лучше бы она деньги брала, тебе бы это выходило дешевле! Слушай, Свет, ты со своими проблемами лучше ко мне обращайся. Я в фазах луны тоже разбираюсь, а коньяк могу и армянский пить.
Она улыбается и безнадежно машет рукой. В тебе она не видит спиритическое начало. В ее глазах ты в этом вопросе не компетентен. Да и как ты можешь, ты же программист!
— В субботу ставят «Пока она умирала», — говорит Света и следит за твоей реакцией.
Она всю жизнь собирается в театр. Если ты вдруг всучишь ей уже купленные билеты, она смутится и сбивчиво расскажет о важных запланированных делах-заботах. Позже будет искренне сокрушаться, что не попала на спектакль.
— Помнишь, у Достоевского… — говорит она и отпивает из бокала несколько добрячих глотков.
Если ты скажешь ей, что это вино никуда не годится, она выучит этикетку, и никогда больше покупать его не будет. О Достоевском она помнит по школе.
— Чехов — вот настоящая драматургия! — утверждает она и допивает до дна.
Все ее мировоззрение заключается в трех словах: «я интеллигентный человек». Спроси ее, что это значит, и она окатит спросившего взглядом, полным праведного негодования и презрения.
— Когда я смотрю на горизонт, мне вспоминается Рерих, — блаженно смакует слова Светлана.
Она смотрит в окно, застыв в позе романтического размышления, и жестом уставшей от поклонников актрисы подносит к сверкающим алым губам тоненькую дымящуюся палочку «Voque». Ты смотришь на горизонт и видишь заснеженные крыши двухэтажных деревянных бараков, а за ними черно-зеленную рваную полоску тайги. Ты не бог весть какой специалист в живописи, но помнишь, что Рерих писал горы.
У Светы большие и влажные глаза, можно даже сказать красивые. У нее стройный стан, на нее приятно смотреть. Но во всем ее виде есть нечто, что вызывает нежную жалость. Хочется погладить ее по голове, приласкать, словно ребенка, которому только предстоит узнать, насколько мир не такой, каким кажется.