Неудача с кортиком не очень расстроила Толика, и через полгода он с подельщиком вскрыл какой-то склад и основательно перебрал зимний гардероб летчиков. Он спер и переправил в Польшу тридцать летных курток. Таким вот образом он и заработал свой «первый миллион».
Жить без неприятностей Анатолий не умеет. Наверное, и не догадывается, что такое возможно. Если он приходит в кабак, там обязательно будет драка.
— Та, бля, если бы не эти «афганцы», это самое! — говорит он и сверкает глазами.
Толян никогда ни в чем не виноват. Что бы ни случилось, это случается из-за кого-то.
— Я тебе сейчас докажу, что теща моя глупая, это самое, и злая. — Он начинает загибать пальцы. — Первое: это самое, не любит ни кошку, ни собаку, это самое. Второе: любимые передачи — это «Поле чудес» и «Любовь с первого взгляда», это самое…
Сам Толик смотрит вообще все подряд. Сидит перед ящиком с утра до вечера и со скоростью двадцать четыре кадра в секунду поглощает видеоряд из рекламы, ток-шоу, криминальных хроник, новостей и художественных сериалов. Смотрит так, словно это одна передача. В сущности, смотреть телевизор — это его основное занятие, потому как числится Толик предпринимателем, то есть, нигде не работает, и свободного времени у него всегда в избытке.
— Если бы теща у меня была бы нормальная, может, и я тянулся бы, это самое… — в задумчивости произносит Толик.
Ты смотришь на него оторопело.
— При чём тут теща?
— Да как причем?! Тесть бухает с утра до вечера, это самое. Теща дура и злюка, это самое! Какой я, по-твоему, должен быть?!
Вот так вот. Толику не создали среду, которая бы сделала из него человека. Кто-то должен был эту среду воспроизвести: государство, школа, армия, родители, жена, теща… Или может быть сосед по лестничной площадке, то есть ты? Но этот персонаж, слава богу, остается неозвученным. Короче, Толян ни при чём, виновны те, кто не сделал из него человека.
Свою жену Толик просто отобрал. Девчонка была замужем, он закрутил с ней романчик, а потом принялся безжалостно изничтожать мужа. Он бил его везде, где встречал. Без предупреждений и разговоров. Увидит за полквартала, срывается с места и бегом в драку. Несчастный мужичок, в конце концов, исчез из города.
Говорить Толику правду смертельно опасно. Он столько всего натворил в жизни, что не способен самостоятельно тащить собственные грехи, потому отгородился от них полностью. Изолировался, так сказать. И любой намек на причастность Толика к его же деяниям, будет автоматически вызывать агрессию. Это рефлекс самосохранения. Его иллюзия по-детски прямолинейна, над ней даже не приходиться задумываться. От Толика просто воняет его иллюзией. Додуматься до чего-нибудь серьезного Анатолию не позволяет врождённая интеллектуальная ограниченность, но это ему и не требуется, его вполне устраивает мысль, что вселенная гонится за ним по пятам и постоянно зловредно вмешивается в его жизнь.
— …это самое, злой рок меня преследует, — многозначительно декламирует Толик где-то услышанную фразу.
— Господь Бог во всем виноват, это самое… — хочется добавить за него.
Тебе тридцать три, и ты думаешь, что в декларации прав человека не хватает главного тезиса: каждый человек имеет первостепенное право на иллюзию и посягательство на это право является тягчайшим преступлением перед человечеством.
— Сосед, здорова! — сурово говорит Толик, выглядывая из-за двери своей квартиры. — Слушай, Жека, зайди на минуту. Я тут с компом запутался, это самое…
«Проскочить не удалось», — думаешь ты обреченно и плетешься распутывать Толиковы проблемы, зная, что распутать их невозможно.
31
Писать — странное занятие. Если кто-то спросит, зачем ты это делаешь, поиск ответа вызовет затруднение. В самом деле: зачем? В двадцать три писал, чтобы доказать всему миру собственную значимость. В двадцать семь, чтобы навести в голове порядок, причесать мысли и прожить за героев жизни, которых у тебя не было и никогда не будет. Но сейчас… Сейчас те причины потеряли свою актуальность. Они поблекли, обветшали от времени, а желание писать осталось, утвердилось и уже никуда не денется. Теперь в этом есть что-то от физиологической потребности, какой-то внутренней необходимости.
Тебе тридцать три, и ты понимаешь, что литература для тебя — это, вполне возможно, путь становления собственного эгоцентризма. Да, возможно так оно и есть, но разве это кого-то волнует? Ведь этот способ самоутверждения, наверное, самый дипломатичный и толерантный, самый безобидный и щадящий. Он оставляет свободу читателю: не нравится — не читай, не согласен — не читай, не приемлешь — выброси книгу, или напиши свою. Если, конечно, получится… Потому что, не смотря на всю профанацию искусства вообще и литературы в частности (которая усиленно культивируется в последнее время в России), ты все равно считаешь литературу чем-то возвышенным, эдаким сложным и хрупким инструментом, пользоваться которым может только профессионал высокого уровня и не дюжинного мастерства. Слово — оно может сверкать отточенной бритвой, а может парить лебединым пером. Оно может вырасти в Вавилонскую башню, а может превратиться в цунами и сносить города на своем пути. Оно может избавиться от первоначального смысла и существовать само по себе, оставив в глубоком прошлом народы, цивилизации, блестящие умы, его породившие. Слово способно убить, и может зажечь звезду. Может мерцать в сознании миражом, или стать абсолютом математической точности. И, пожалуй, самое важное: слово способно посеять в человеческом сердце любовь. А любовь… Наверное, из всех возможных вариантов это единственное, что может претендовать на Истину… И разве такой инструмент можно всучить в руки первому встречному?
Зачем же ты пишешь? Да потому что не писать невозможно. За долгие годы поисков слово незаметно стало частью тебя. Превратилось в мироощущение, словно глаголы «жить» и «писать» побратались, стали синонимами. Слово — оно сделало из тебя писателя.
Бокал холодного пива — хорошее начало вечера пятницы. И хорошее завершение трудовой недели. Особенно, если это пиво «Stella Artois», налитое медленной струей из фирменного кранчика, а не из алюминиевой банки. Есть несколько заведений, где можно порадовать себя тем напитком, но, как правило, выбор всегда сводится к одному-двум, в противном случае ты будешь вынужден весь вечер слушать заунывные восточные мотивы, или сорок минут ждать официанта.
Хотя, оставшаяся пара баров тоже не являются идеалом сервиса и примером height style music. Приходится довольствоваться тем, что эта музыка, по крайней мере, не раздражает. А официанты хоть и приходят вовремя, но все норовят всучить тебе совсем не то пиво, которое ты заказывал, а иногда и не ту водку. Очевидно, они с барменами на пару считают аксиомой, что человек на вкус различить алкогольные напитки не в состоянии. Особенно, если тот человек пьет уже не первую порцию. Ну ничего, пару скандалов по этому поводу заставили персонал заучить ваши лица и больше подобные эксперименты не устраивать.
Трель мобильного.
— Ну ты где?
— Иду в «Мегу».
— Буду там мин через двадцать. Сейчас дела доделаю и подъеду.
— Давай.
Снова звонок.
— Здорова. Какие планы?
— Все те же. Я уже турникет «Меги» прошел.
— Понял. Сейчас подтянусь.
Уже в помещении снова звонок.
— Жека, я тебя хотел на пиво вытащить. Ты на работе?
— Саша, я уже вытащился. Сижу и жду вас.
— Понял! Сейчас нарисуюсь. Ты в Меге?
— Ага.
В ожидании друзей подкуриваешь сигарету и зовешь официанта.
— Девушка, четыре бокала Стеллы, — смотришь на нее внимательно, — сейчас мои друзья подойдут, а они очень хотят пить.
Официантка понимающе кивает и чуть заметно улыбается, вроде как ей не нужно объяснять тягу мужиков к бокалу холодного пива в конце трудовой недели.