— Только, девушка, именно Стеллу, — ты смотришь на нее пристально, и вкладываешь в слова некоторую тяжесть.
У нее едва заметно дергается веко, она коротко кивает и спешно удаляется.
Ты смотришь ей в след и думаешь, что в России ничего никогда не изменится. Вчера эти бармены и официантки торговали двадцатирублевым пивом, чипсами и водкой ценой в полтинник, и так же пытались надуть покупателя на пару монет. А сейчас они в фирменных блузках и юбочках, с бейджиками на груди, с приклеенными американскими улыбками уверенно перемещаются среди стеклянных столиков на никелированных ножках и выглядят среди этого лоска из стекла, металла и мозаики разноцветных бутылок уместно, словно жили всю жизнь, чтобы в один прекрасный момент стать официантами, или барменами именно в этом баре. И все это благообразно, и смотреть на это приятно, если бы при этом вместе с белоснежными фирменными блузками, эти милые девушки надели бы новую сущность. Но, увы, этот атрибут в комплект униформы не входит. Мелочность, меркантильность, мещанство — основные пороки русского человека. Три «М» русской души. Как три кита, на которых держится все остальное. Мы можем часами говорить о духовности, а потом по-детски радоваться паре червонцев, на которые удалось облапошить ближнего своего… Те же милые барышни в белоснежных блузках, призванных подчеркнуть их чистоту и невинность — nitor splendens Pario marmore purius — белизна, сверкающая чище Паросского мрамора, с трепещущими ресницами над ангельским взором, с бейджиками на аппетитной груди: Маши, Ксюши, Наташи… их рейтинг вырос, следовательно, и воровать можно больше. Если в грязном ларьке на рынке она за день могла умыкнуть полтинник, то сейчас за смену всю пятисотку — колоссальные, черт возьми, деньги! Ох, воровала Русь, ворует, и воровать готова и дальше. И никакими институтами бизнеса эти три «М» из русской души не выковырять. Потому что русский официант чувствует превосходство над клиентом, если по этому клиенту не видно, что он первосортный барин. И неважно, что тот посетитель заказывает пиво по двести рублей и филе семги, если в его взгляде нет царственности, а в повадках шика, он для обслуживающего персонала суть объект наживы.
Девушка снимает с подноса четыре бокала и расставляет их на столе.
— Спасибо.
Она удаляется.
Эдик плюхается на стул напротив, жмет тебе руку, говорит:
— Ты чего на пиво уставился, как на чашу с ядом?
— Да вот вспомнил чего-то, как нас с тобой тут пивом траванули.
— А-а… — он берет бокал, осторожно отхлебывает, говорит, — не, нормально…
Потом припадает к бокалу губами, делает несколько жадных глотков.
— О-о-ой, — тянет он, возвращая бокал на стол и доставая из кармана сигареты. — День сегодня сумасшедший, дыхание перевести некогда было.
У Эдика все дни сумасшедшие. Да и вообще — это его стиль жизни. Если его существование становится размеренным, определенным и лишенным стрессов, с Эдиком может случиться срыв (в такие моменты под руку ему лучше не попадаться), его внутренняя энергия не находит выхода и начинает поедать своего хозяина изнутри. Наверное, его язва желудка — следствие именно этого явления. Короче, Эдик — это человек, который может существовать только в пограничной зоне, там, где постоянно случаются конфликты, перестрелки, а то и откровенные военизированные стычки с пулеметами, гранатометами и танками. Вот и сейчас, он с облегчением затягивается сигаретой, откидывается на спинку кресла, и сквозь усталость в его глазах явно проступает удовлетворение.
— А что, парни где? — спрашивает он.
Ты показываешь сигаретой на вход. Там стоит Саша и высматривает вас среди посетителей. Эдик смеется и машет Сашке рукой, тот замечает, направляется в вашу сторону.
Эдик работает начальником базы производственного обеспечения газоперерабатывающего завода. Для тех, кто Эдуарда не знает близко, может показаться, что у него очень странная траектория карьерного роста. Дело в том, что до того, как стать начальником той базы, он семнадцать лет крутил баранку директорской «Волги». И все эти семнадцать лет, как теперь убедились даже самые ярые завистники и злопыхатели, Эдик занимался совершенно не своим делом, потому что в должности начальника БПО он очень быстро всем доказал, что к этой работе подходит идеально. И если завтра карьерная лестница поднимет его еще выше, никого это уже не удивит. До своего уровня некомпетентности, как говорил социолог Питер, Эдуарду еще далеко.
Эдик почти ничего не читает, работа съедает практически все его время. На музыку ему и вовсе плевать — в машине он слушает радио.
— Вчера прикол был, — рассказывает Эдик. — Вечер уже часов десять, звонок в дверь. Открываю, стоит какой-то придурок. Говорит мне: «Ты сейчас начальник базы?». Говорю: «Возможно. Какие вопросы?». Он: «Поговорить надо». Я ему: «А надо ли?» А он: «Надо, надо…» и ломится в дверь. Я ему: «Але! Стоять!», за грудки схватил да выкинул на площадку. Он извиняться давай, да рассказывать, что они с Сухоруковым дела делали. Хотел, чтобы я с ним дальше газоконденсат налево сливал. Послал его… Короче, мне подельники Сухорукова еще долго мозг компостировать будут, я чувствую…
Сухоруков бывший начальник базы. Товарищ проворовался до точки, и легко простив своим кредиторам, исчез из города в неизвестном направлении.
Саша плюхается за стол, здоровается и отхлебывает пиво.
Санек частный предприниматель. Занимается поставкой оргтехники, компьютеров, а может и еще чего-то. Полную картину бизнеса Александра не знает никто. Трудовой путь Саньки сходен с трудовыми тропинками подобных коммерсантов. В начале девяностых, когда рабочий люд понятия не имел, зачем предприятия выпускают акции и что с этими бумажками нужно делать, он с товарищами пачками скупали все эти бесполезные для народа документы и везли в Москву, где и сбывали по реальной цене. Тусовался на бирже, имел неприятности с правоохранительными органами из-за валютных операций, тогда еще противозаконных. Помогал сестре открыть пивной бар. Etc.
Санек читает то, что ты ему всучишь — тут он всецело полагается на твой вкус.
— Ну как тебе «Американская дырка?» — спрашиваешь его.
— Слушай, отлично!
— Я знал, что тебе понравится.
Слушает Санька блюз, джаз и растаман–регги. И надо признать, это вполне хороший выбор.
— Башкирин-то где? — спрашивает Эдик.
— Ты же его знаешь, — говорит Саня и смеется. — Пока не помоется, не побреется и не погладит шнурки, в свет не выходит.
— Погладил уже, — говоришь парням и киваешь на вход.
Рамиль уверенно идет между столиков, в его походке целеустремленность, словно в конце путешествия ждет его не бокал холодного пива, а как минимум деловой разговор, сулящий несметный заработок.
— Але! — кричит ему Эдик. — Лицо проще сделай, а то пиво прокиснет!
Рамиль худой, как карандаш. От башкирских корней у него остались едва заметные восточные черты лица, в остальном же он обрусел полностью и окончательно. Читает только фентези, так что литературные вкусы у вас с ним начинаются и заканчиваются на «Дюне» Фрэнка Херберта. Слушает все что угодно (но в основном всевозможные электронные импровизации), кроме тяжелого харда, и, следовательно, пристрастия в музыке у вас с ним так же не пересекаются. Рамиль начальник партии геофизиков и, насколько известно, работал там всегда. То есть с момента окончания ВУЗ’а.
— Завозмущались, завозмущались, — сквозь улыбку бросает он и плюхается на последнее свободное место. — Ну чего, бездельники, как дела?
— Але! Кто тут бездельник!
Рамиль прикладывается к пиву, Эдик затягивается сигаретой, Санек приступает к рассказу о своих новых гениальных задумках. Саша генерирует проекты пачками, и ты всегда его внимательно слушаешь, потому что некоторые из них таки воплощаются в жизнь и приносят стабильные деньги. Рамиль тоже сочиняет способы дополнительного заработка, но его проекты либо вообще не жизнеспособны, либо сулят копейки, не соизмеримые временным затратам. Либо не требует вашего участия.
Ты смотришь на всех по очереди и думаешь, что все вы настолько разные, что объединить вас могло только чудо. Десять лет назад ты сидел с друзьями в дешевом баре где-нибудь на Клочковской, тянул разливное «Слобожанское» и думал, что рядом сидящие (многие из них) тебя понимают, и никогда не оставят в трудную минуту. Потому что трудных минут в то время хватало, каждая третья была не простая, и друзья твои не раз доказывали стойкость и верность. Но институт закончился, жизнь разбросала сокурсников по стране, и сейчас нет никакого желания кого-то из них искать, или даже поддерживать связь. Это были хорошие ребята, но объединяла вас вовсе не дружба, а всего лишь совместный отрезок студенческой жизни. А потом эта жизнь закончилась, и в океане вероятных жизнеустройств каждый поплыл в свою сторону. И сам ты забрался за три тысячи километров от того бара на Клочковской, обзавелся стабильной работой, семьей, и друзьями, так не похожими на беззаботных студентов далеких девяностых. Да, эти друзья совсем не такие, они не слушают музыку, которую слушаешь ты, не читают книги, которые читаешь ты, у них другие заботы, иные проблемы. В сущности, у вас нет ничего общего. Но это именно те люди, с которыми можно молча пить пиво и не чувствовать от этого напряжение или скуку. Наверное, это и есть то банальное и затертое до дыр понятие — дружба. Люди, которые много лет с тобой рядом и никуда не денутся в будущем, даже если судьба разбросает вас по планете. Люди, которым будешь слать весточку и на северный полюс и в раскаленную Африку, и с удовольствием получать ответы. И от этого простого понимания становится спокойно и чуток радостно, и хочется за это выпить. И ты говоришь: