— Страус.
— Что такое страус?
— Такая очень большая птица. Она не летает, только бегает.
— А это козочка?
— Нет, сынок. Это антилопа. Но они сестры.
— Папа, смотри, у этой рыбы палка из головы!
— Да, это рыба-пила.
— Мама! — кричит сын и убегает на кухню. — Наш папа все знает!
— Конечно! — откликается жена. — Иначе бы я за него не вышла.
Сын возвращается удовлетворенный и тянет к тебе руки.
— Пап, покидай меня. Три раза!
— Три? Что, целых три раза?
— Да, — он кивает себе в подтверждение, при этом у него очень серьезное и сосредоточенное лицо. — Четыре не надо. Три.
— Ну что ж… — ты берешь сына на руки и подкидываешь к потолку.
Он визжит от удовольствия и, поставленный на пол, сопит так, словно пробежал стометровку на время.
— Мама! — снова кричит он. — Наш папа самый сильный!
Жена заходит в комнату, чмокает тебя в щеку, обнимает, повторяет с улыбкой:
— Конечно, сынок. Иначе бы я за него не вышла.
— Смотри, что я тебе еще привез, — ты протягиваешь сыну пеструю книгу «Вредных советов» Остера.
У сына распахнутые глаза, приоткрытый рот. Он берет книгу двумя руками и не может оторвать от нее восхищенный взгляд. Жена смотрит на него с нежностью, говорит:
— Он весь в тебя. Так же повернут на книгах…
— Будет писателем? — спрашиваешь жену с улыбкой.
Она все еще смотрит на сына, спрашивает его:
— Малыш, ты когда вырастешь кем станешь? Писателем?
— Да, — очень важно и уверенно ответствует сын. — Я буду папой.
Уже давно у тебя короткая стрижка, а левое ухо избавлено от серебряных колец. Ты больше не ломаешь чужие игры, не пытаешься утвердиться, уничтожая чужие иллюзии. Желание Правды — это вектор войны, кровопролития, и даже смерти. А это не та цена, которую хочется платить.
Нельзя войти два раза в одну реку. Река другая, ты не тот, берега — и те меняются. Прыгая в воду, надо быть готовым к тому, что выбраться назад не получится, придется плыть до конца — до другого берега. И если в дороге не утонул, то, как ни крути, выйдешь совсем другим человеком. Изменившимся. И это правильно.
Ты переплыл свою реку и видишь, что на том берегу тебя ждут сын и жена. И нет людей, которых хотел бы увидеть там сильнее.
34
Марафон, начатый испуганным девятилетним мальчишкой, отдалил тебя от отчего дома на три тысячи километров, и привел вовсе не к большим и сильным людям, за спинами которых можно спрятаться, напротив — к милой, хрупкой и беззащитной женщине и шестилетнему карапузу с удивленными глазами. Это ты для них большой и сильный, и твоя спина защищает их от жизненных невзгод. Это похоже на притчу Борхеса о стае птиц, которые отправились на поиски своих птичьих богов, в дороге многие из них погибли или отстали, а те, кто все же добрались, вдруг осознали, что они и есть те самые недосягаемые боги. Шаг в запредельное состоялся, хотя и растянулся на двадцать семь лет. Это смахивает на затянувшееся самокопание, на психоанализ длиною в целую жизнь. Когда опускаешься на самое дно себя, и видишь, что это еще не все, что у этого дна имеется люк, открываешь его и ныряешь глубже. А потом еще один люк, и еще… Но чем глубже опускаешься, тем меньше находишь ответов. Потому что там, в иле человеческой души, нет никаких ориентиров, нет точки отсчета и системы координат. Ты не можешь быть даже уверен, что вообще куда-то движешься, а не барахтаешься на месте, с отчаянным желанием уцепиться за соломинку. И вот, открыв очередную дверь, ты видишь abyssus — бездну, и понимаешь, что, шагнув в нее, назад уже не вернуться — там сплошное черное безумие. И нет в той пропасти никакой Истины. Ровно, как нет и Лжи. Ее Величество сыграло с тобой последнюю злую шутку — она сама оказалась иллюзией. Королева самоудалилась из уравнения. А потому вопрос о выборе Истина — Ложь теряет всякий смысл. Вместо него появляется нечто совершенно иное, страшное, необратимое. А стало быть, пора возвращаться. Потому что те, кому не хватило сил на дорогу назад, заканчивали очень печально. Как, например, сумасшествие Георга Кантора, подарившего нам математику бесконечностей, или ствол ружья во рту Хемингуэя…
Nosce te ipsum — познай самого себя — опасное руководство к действию. Подвох в том, что такойпсихоанализ не заканчивается сам по себе, его можно только прекратить, как растянувшийся на годы ремонт в квартире. И если этого не сделать, сумасшествие или самоубийство станет лишь вопросом времени. Это похоже на слово «безнадежность». В этом есть что-то от необратимости энтропии. Это смахивает на первозданный страх — страх сам по себе. Наверное, это преддверие ада.
Необходимо было всплывать, выбираться, вернуться к системе координат и снова найти точку опоры. И ты открываешь глаза и чувствуешь щекой колено женщины — твоей жены. Марафон завершен. Финиш, coda, финал. Можно опускать занавес и гасить «юпитеры».
Стоило прожить тридцать шесть лет, покинуть отчий дом и уехать в другой конец «географии», чтобы положить голову на колени единственной женщине. Женщине, которая ждет тебя каждый день, каждую минуту, которая счастлива от одного твоего существования. Она родила тебе сына. Она гладит тебя по волосам и радуется тому, что твоя голова у нее на коленях, что ты в поле досягаемости ее руки, ее взгляда, ее дыхания, ее тихого счастья. В этом есть что-то символичное. Это смахивает на возвращение из боевого похода, когда еле живой и израненный в далекой чужой земле вдруг понимаешь — все, что ты в этой жизни совершал, ты совершал ради нее. Даже тогда, когда еще не догадывался о ее существовании. И может показаться, что в этом есть что-то банальное и примитивное, но профанация чувства говорит не об остроте ума, а всего лишь об одиночестве. Цинизм красноречив, но говорит он только о том, что марафон — бегство от мира, полного зла и агрессии, бегство в желании поймать запредельное, словно это пестрая бабочка, порхающая над июльским лугом — не завершено, не осознано. И еще это говорит о слабости. Да, именно о слабости, которая за словом «банальный» прячет страх перед полной открытостью, абсолютным доверим — сущности, на которых стоит, словно на плечах атлантов, любовь. И в этом есть что-то простое и правильное. Как в законе всемирного тяготения, как в танце березовых листьев в теплом июньском ветре, как в глаголе «обретать» после глагола «терять», как в удивленных глазах шестилетнего карапуза…
Вот он, этот коротышка, этот смешной человечек, копирующий твои жесты и повадки, строящий серьезное лицо, и уверенный, что его отец знает совершенно все, и что сильнее него нет никого в мире… Вот он прибежал и тянет к вам руки. Он просит, требует внимания. Он прижимается, он тонет в материнской ласке, словно в пуховой перине. Твоя жена — его мать, она тоже для него единственная женщина. Он обнимает ее за шею и заливается звонким беззаботным смехом. Большие сильные люди рядом, в вашем окружении он чувствует защищенность. Мир, полный зла и агрессии, отодвигается за ваши спины. Вы всецело в его жизни. Он всецело в вашей жизни. Это называется семья. Имя этому — любовь и забота близких.
Все же, этот марафон стоил того, чтобы его прожить. Он стоил того, чтобы добраться до финиша. Цель оправдала средства. На этот раз оправдала.
Июнь стелется под ноги густой травой, мохнатые одуванчики желтыми пятаками рисуют арабский узор на зеленом холсте. Солнце, насыщенно желтое, как те самые одуванчики под ногами, кутает теплом, словно махровым одеялом. Укрывает все — горластую детвору, играющую во дворе, пенсионеров на лавочках, случайных прохожих, дома и деревья. Небо, прозрачное, как горный родник. Чистое, отмытое вчерашним дождем до голубизны. Сверкающее, как счастье женщины, которая рядом с тобой. Безоблачное, как твое настроение.
Твоему сыну шесть лет, и он только что получил по шее. Он прибежал и тычется зарюмзанным лицом в юбку твоей жены. Она его утешает.
Цикл закончился. Цикл начался.
Ты улыбаешься.
Ищи, парень, обжигайся, страдай, обретай, теряй и снова ищи. Потому что, скорее всего, это единственный смысл человеческого существования. Впрочем, я не уверен.
14.10.2004 — 09.06.2006 г. © Евгений Немец