Он допустил оплошность, позволив себе сжалиться над ней. Один раз обжегшись, он не должен был допускать вторичного ожога. Марисе тоже было бы лучше без него. Именно это он и намеревался ей внушить. Но она прижималась к нему так самозабвенно, так отчаянно трепетали ее длинные ресницы, похожие на крылья бабочки, что он уже не мог помышлять ни о чем другом, кроме любовного неистовства. Ему было необходимо чувствовать, что она принадлежит ему, продлить это чувство еще на одну ночь, потом еще на один день…
Однако оказалось, что дней в их распоряжении уже не осталось, да и часов было в обрез, хотя ни он, ни она этого еще не знали.
Перед рассветом, освещенные скупым месяцем, задержавшимся в небе, в лагере появились команчи – небольшой отряд, возвращавшийся после рейда через Рио-Гранде в глубь Мексики. Мариса насчитала двадцать воинов, трое из которых были ей знакомы. Двое молодых мужчин, недавно женившихся, были при женах; была в отряде и диковатая незамужняя девушка, увязавшаяся за своим избранником-индейцем. Кроме того, за воинами, как всегда, следовали разношерстные пленники, в том числе пять женщин, полумертвых от ужаса, бесчеловечного обращения и усталости.
Мариса хотела броситься к ним, хоть как-то утешить добрым словом, накормить, напоить. Но Доминик строго-настрого приказал ей не делать этого, да и сама она уже научилась сдержанности. Ее вмешательство только ухудшило бы участь несчастных.
– Что с ними будет? – осведомилась она у индианки, сшившей ей леггинсы. Та, владевшая азами испанского после учебы в миссионерской школе, пожала налитыми плечами.
– Кто знает? Может, останутся пленницами, а может, их разберут вторыми-третьими женами воины. Некоторых продадут обратно – чернорясникам и солдатам. – Женщина улыбнулась беззубым ртом. – Их часто насилуют и бьют, чтобы испанцы больше платили.
Мариса испытывала тошноту, но не отходила от индианки, чтобы подольше не видеть несчастных женщин и напуганных молчаливых детишек.
– А что будет с малышами?
– Останутся только сильные мальчики. Сильным и смышленым повезет: их примут в племя, они привыкнут и вырастут воинами, нерменух. – Мариса уже знала, что так команчи именуют сами себя. Это слово означало «народ».
Значит, тем из детей, кто выживет, могла улыбнуться удача. У детей короткая память. Через несколько лет они, несомненно, станут такими же жестокими и кровожадными, как их обидчики. Забыв, где и кем родились, они будут считать себя команчами.
Не произошло ли то же самое с Домиником? Ведь он жил среди команчей, привыкнув к индейским традициям. В детстве его приняли в одно из могущественных ирокезских племен. Корнуоллская старуха обозвала его «дикарем». Далеко ли он ушел от этого определения? Она машинально нашла глазами его бородатый профиль: он был занят беседой с предводителем индейского отряда. Она обратила внимание на сумрачное выражение лица сидевшего с ним рядом Трюдо. Время от времени он вмешивался в разговор, прибегая к языку жестов. Потом они перешли к знакомому делу – черчению карт на песке.
– О чем они говорят?
Индианка пожала плечами. Ее глаза стали непроницаемыми.
– Отсюда не слыхать. Но, похоже, мы скоро снимемся с места. Я вижу знаки: «испанские солдаты». Теперь начался большой спор с нашими нерменух.
Доверив Трюдо вести на языке жестов переговоры с двумя молодыми воинами и сердито переводить их содержание бледнолицым, столпившимся вокруг, Доминик и заносчивый вождь в головном уборе из рогов бизона поднялись и отошли в сторону, продолжая беседу.
Индианка бросила на Марису странный взгляд:
– Разговор двух вождей – всегда торг. Наверное, они спорят о лошадях.
Не прошло и нескольких часов, как Мариса узнала, что предметом торга была она сама.
Часть 5
СТРАСТЬ И ЯРОСТЬ
Глава 54
Он пытался ей все объяснить, но она уже не хотела ничего слышать. Сначала он обращался к ней бесстрастным тоном, надеясь ее вразумить, но ее раздражение и упрямство быстро привели его в неистовство. Он так сильно схватил ее за плечи, что она испугалась за свои кости.
– Да пойми ты, Бога ради, что тебе толкуют! К нам приближается большой и хорошо вооруженный испанский отряд. Останемся мы, чтобы дать бой, или сбежим, ясно одно: я не хочу, чтобы ты была с нами и доставляла нам лишние хлопоты.
– Ты называл меня своей заложницей. Что же теперь? Раз это испанцы…
– Неужели они остановятся и спросят, кто ты такая, когда дело дойдет до стрельбы? Скорее им не будет до тебя дела. – Его голос стал безжалостным. – Я думал, ты мне понадобишься, но сейчас, когда при нас кони, я не могу забрать тебя с собой. Куда бы мы ни направились, ты будешь нам обузой. Я просто тороплю события и делаю то, что все равно собирался рано или поздно сделать: возвращаю тебя своим. Почему ты не хочешь пораскинуть мозгами и понять, что это единственно правильный выход?
У Марисы болели и плечи, и голова. Грудь ее высоко вздымалась от гнева и обиды.
– Лучше быть пленницей индейцев? Снова стать рабыней? Ты затем меня сюда и притащил, чтобы причинить еще больше страданий?
– Ты отлично знаешь, что все не так. – Его голос кромсал ее, как тупая бритва, каждое его слово причиняло ей боль. – Но одновременно ты знала, чем все это закончится. Я старался быть с тобой честным, menina.
Как он смеет называть ее именем, напоминающим о прошлом? Его глаза походили на серебряные клинки, вырезающие у нее из груди сердце. Она была готова закричать от боли. Однако у нее получился только сдавленный шепот:
– Да, однажды, очень давно, я уже слышала от тебя честные слова. Тогда ты тоже хотел мне внушить, что игра закончена. Что ж, ты умелый игрок, Доминик. Но ты оставался им всегда. Почему ты не отослал меня в самом начале? Зачем было притворяться?..