В прошлом году все изменилось.
Покачав головой, я открыл дверь, зная, что опоздал.
— Ах, Теодор, вот ты где, — Уильям Хендерсон приветствовал меня слащавой улыбкой, скрывающей яд в глазах. — Тебе придется остаться после уроков, чтобы кое-что обсудить, так как ты пропустил летние собрания.
Блядь.
— Хорошо, — выдавил я, направляясь к своему месту.
У меня закружилась голова, и я просто знал, что мне нужно уйти как можно дальше, чтобы подумать. Хотя раньше мне нравилось сидеть в первых рядах и наслаждаться успокоением, которое оказывало на меня это место. Я с легкостью потянул за галстук, пытаясь впустить в легкие больше кислорода. Как будто это могло помочь моему мозгу лучше формулировать мысли.
Кто-то выдвинул для меня стул, и я, не раздумывая сел, стараясь отдышаться. Я не мог поднять глаза, чтобы понять, смотрел ли на меня мистер Хендерсон.
Не то чтобы мне нужно было видеть, потому что я чувствовал жжение от его взгляда, пронизывающее каждый дюйм моего тела, которое уже забыло о нем.
Уильям Хендерсон, или Уилл, как его здесь называли, потому что ему нравилось быть на более близком уровне со своими учениками, был «крутым» учителем. Кто-то, на кого мы все могли бы равняться, потому что он был нами – или тем, кем мы будем через несколько лет. Его отец был членом политической элиты округа Колумбия. Он получил эту работу для того, чтобы его послужной список выглядел увесисто. Двадцатичетырехлетний молодой человек с пронзительными карими глазами, темными волосами, всеми необходимыми классами и этикетом, а также внешностью, которая могла бы соперничать с модельной. Он был обаятельным и умным, а еще он был геем.
Факт, о котором не все знали, потому что на него были возложены определенные обязанности. И хотя все хотели верить, что произошли перемены, и общество развивалось, элита и политики, конечно, хвалили эти изменения, но не применяли их.
Я мысленно подбодрил себя и осмелился поднять голову.
Черт.
Он смотрел на меня.
Я не должен был удивляться. Сначала я подумал, что он наконец-то стал тем другом, которого я искал. Леа была великолепна и все такое, но у нее не было члена, поэтому она не получала и половины того дерьма, с которым я сталкивался изо дня в день. Он был добр ко мне, немного обидчив, но, когда ты не получал любви нигде больше, это казалось достаточным. И так, я позволил себе поверить, что он был просто дружелюбным. Когда он впервые со мной флиртовал, я не мог в это поверить. Это было приятно, ведь, само собой разумеется, что исследовать мою сексуальность в этих кругах было непросто.
Уильям думал о том же.
За пару месяцев он превратился из просто друга во все для меня. Но делать кого-то всем своим миром, когда ты в его мире ничем не являешься, было совсем неразумно. Мои щеки горели, а горло сжималось от унижения, когда я вспоминал, как я позволял Уильяму обращаться со мной.
Обсуждения продолжались, пока урок не закончился. Я вздохнул с облегчением, схватил свои вещи и уже был готов бежать, когда человек рядом со мной преградил мне путь.
— Куда ты бежишь, малыш? — Сал поднял бровь, глядя на меня.
Напряжение нервов в моем теле, которые и так уже были как оголенные провода, только усилилось.
Он был тем, кто выдвинул для меня стул. Я огляделся, люди почти покинули комнату. Сал был здесь со своим кузеном Армандо. Если бы я не спешил и не был растерян из-за того, что мне пришлось вернуться сюда, мне бы показалось странным, что именно они из всех людей остались здесь. Армандо был на дюйм или два ниже Сала, но шире в плечах. Волосы у него были темно-каштановые, зачесанные назад, и, в отличие от остальных кузенов, он носил красиво подстриженную бороду. Его янтарные глаза всегда смотрели на тебя с пренебрежением.
Я открыл рот, но не смог произнести ни слова.
— Я буду ждать тебя в своем кабинете, Теодор, — сказал Уильям, направляясь к задней двери, ведущей в его кабинет.
Дерьмо.
— Подвинься, Зинетти, — выплюнул я.
Мой тон заставил его удивленно поднять бровь.
— Становишься немного смелее, не так ли?
Может быть, так и было. Или меня просто загнали в угол, и я ответил.
Я положил руку ему на грудь, чтобы оттолкнуть, что застало Сала врасплох.
Почувствовав, насколько хороша и тверда его грудь, я осознал сразу две вещи: во-первых, я зачарованно смотрел, как мои бледные руки прижимались к его темно-синему пиджаку, и, во-вторых, я непроизвольно зашипел, тем самым подтверждая свои прежние подозрения.
Он мгновенно отреагировал. Его взгляд стал холодным и отстраненным.
— Какого черта ты делаешь, львенок?
Прежде чем кто-либо из нас успел ответить, из своего кабинета вышел Уильям Хендерсон, выглядевший разозленным тем, что я заставляю его ждать.
— У меня нет времени ждать тебя целый день, Теодор.
Осталось сто семьдесят пять дней, и я был в полной заднице.
Люди были подобны шахматным фигурам. У каждого была своя роль, и она была разной, в зависимости от того, с кем они играли. Я был пешкой почти для всех, кого знал. С этим фактом я смирился, но, когда узнал свое положение для человека, сидевшего напротив, это меня задело.