Сусанна».
Кирилл протянул сие послание брату, пренебрегая просьбой Сусанны. Филипп вмиг пробежал эпистолу, потом поднял глаза:
— Быть того не может… Это что же, все месть? Месть?
— Видно, так…
— Мерзавка… Ну так этого я не оставлю.
— Что же можно сделать? — уныло спросил Кирилл. — Где искать Елену? Кто же знает, куда могла Сусанна ее отвезти? Да и что еще за отраву она ей поднесла…
— Какую отраву? — встрепенулся Филипп.
— Да было у нее что-то, от какой-то чухонской ведьмы зелье… Говорила, что приворотное, а так — Бог весть что такое в той ее склянке было.
— Я тебе одно только скажу, братец, — Филипп поднял голову, — ежели с женой моей что случится. Сусанне на свете не жить.
14
— Что же, ты вовсе ничего не помнишь? Бедняжка… — Незнакомая молодая дама покачала головою.
— Скажите же мне, что случилось? — силы к Нелли еще не вернулись, оттого говорила она шепотом.
Молодая дама откинулась назад и, усмехнувшись, посмотрела на Нелли.
— Кто вы? Кто я? — продолжила Нелли.
— Ах, какая прелесть! — рассмеялась дама. — Ну неужели ты вовсе ничего не помнишь? Что за зелье! Не обманное!..
— Я умоляю вас…
— Не умоляй! Брось вздор! Я буду говорить только тогда, когда пожелаю! — повысила голос дама.
— Сударыня, сжальтесь. — На глазах Нелли показались слезы. — Я чувствую, я знаю — случилось что-то дурное…
— Отчего же дурное? Напротив, все именно то произошло, что и надобно. То, что для тебя и назначено, Елена.
— Так меня зовут Елена? — обрадовалась Нелли. — Верно, я чувствую, что это именно мое имя!
— Да, тебя зовут Елена. Я же — Сусанна Петровна, твоя любящая маменька, — скромным голосом произнесла дама.
— Маменька? Вы моя маменька? Но, позвольте. — Елена кинула удивленный взгляд на даму. — Вы слишком молоды…
— Благодарю! Это действительно так, я молода. Но тебе я маменька. И ты назначена мною в сей монастырь послушницей, Елена.
— Да? — Несколько минут Нелли молчала, осознавая услышанное. — Но отчего я ничего не помню? И как получилось, что я больна?
— От твоего неразумия и непослушания, Елена, вот отчего! Ты решила поступить своевольно и глупо, и вот расплата!
Дама встала и прошлась по келье. Нелли следила за ней глазами. Потом хождение дамы ее утомило, и она перевела взгляд на стены и потолок. Все было тусклое, низкое. Будто под землей, а не в человеческой обители.
— В чем же неразумие? — решилась спросить она. — Я вовсе ничего не помню.
— Неразумие в том, что ты решила бежать с мужчиной.
Изумление было ответом на сие заявление.
— Да-да! Именно так! И этот человек поступил с тобой весьма дурно. Он обесчестил тебя, он посмел тебя даже ударить! И все это я знаю с твоих слов. От этого ты и сделалась больна и впала в беспамятство. Но перед тем, как заболеть, ты изъявила желание отправиться в монастырь и принять там постриг, как и было уговорено меж нами поначалу.
— В самом деле? — Нелли напряженно попыталась вспомнить, но ничто ровным счетом не подсказывало ей прошлого.
Вид дамы был ей неприятен, и как-то не верилось Нелли, что сие была ее маменька или хотя бы просто близкий ей человек, искренне заботящийся о ней. Прошлое было скрыто ровно пеленой, казалось ей желанным и приятным, настоящее же пугало и вызывало недоверие.
— Это в самом деле так? — переспросила она.
— Ты не веришь мне, Елена? — спросила дама. — Как это обижает меня! Что же… Я позову сюда матушку, и она подтвердит тебе мои слова.
С этим, не слушая никаких слов протеста, дама вышла из кельи и тотчас вернулась назад, но уже вместе с пожилой, внушительного вида монахиней.
— Вот, Елена, матушка Ефимия все расскажет тебе! Подтвердит каждое мое слово!
— Это правда? — начала Нелли. — Правда, что… — Она смолкла, не сумев продолжить.
— Да, дитя мое, — спокойно сказала матушка. — Ты должна была принять постриг в нашей обители, но бежала с мужчиной. Он дурно поступил с тобой, даже пытался погубить тебя, — при сих словах она перевела глаза на даму, у которой было вовсе непроницаемое лицо. — Твое печальное положение — итог твоего же неразумия…
Нелли закрыла глаза.
— Вот это верно, — услышала она голос, — отдохни. Поспи и приди в себя…
Вслед за тем Елена поняла, что обе женщины вышли из кельи. Она тут же открыла глаза. Как же ужасно было то, что они рассказали ей, но была ли то правда? Что-то в душе подсказывало ей, что все было не так: не было в ней ни страха, ни отвращения, ни обиды… Ежели с ней поступили дурно, то отчего нет в душе отчаяния? Отчего не верит она ни даме, ни настоятельнице? Разве так бывает? Хотя она ничего не помнит, но ведь она же не может не чувствовать?