Этим же вечером в дом Пономарёвых стали собираться родственники и знакомые. Первыми пришли братья Лавлинские — кум Пономарёвых Иван Иванович и Николай Иванович. Хотя они были родными братьями, но между ними не было никакого сходства. Если старший, Иван, был среднего роста, плотного телосложения, плечист, и от всей его фигуры веяло какой-то первозданной силой, то Николай, наоборот, был высок, худощав, жилист, с красивым лицом, в отличие от брата, у которого и лицо, и голова были словно высечены из каменной глыбы. Потом появились младшие братья Егора Ивановича — Митрофан и Алексей. Первый был копией старшего брата: невысокого роста, худощавый, с небольшой бородкой и усами. Алексей же был выше среднего роста, с хорошо выбритым лицом, с кудрявой светло-русой головой и благообразным лицом. С гамом и стуком в избу ввалились Рыбины — три сына Митрона Глухого, все высокие, стройные, плечистые, от них так и веяло силой и удалью. Следом за ними в дверях показалась медвежья фигура самого Митрона. С приходом Митрона в избе как-то стало теснее, словно она уменьшилась в размерах. Его квадратная фигура, с плечами в косую сажень, сразу заполнила все пространство от дверей до печки. Дом у Рыбиных был обширней и выше, чем у Пономаревых и Митрон, остановившись посередине избы, окинул взглядом стены и потолок, словно убеждаясь в их прочности, и поспешил к задней стене. Последними пришли сват Попов Никанор и сын Митрофана Пономарёва — Симон. Оба низкорослые, худощавые. Никанор был по своей природе тихим, а тут при виде уважаемых людей совсем стушевался и поспешил забиться в угол. Симон, всегда деятельный и подвижный, ввиду своей молодости тоже держался тихо и старался не выпячиваться.
Мужики расселись по лавкам, скамейкам, некоторые сидели на корточках у печки. В плотной пелене дыма от цигарок, висевшей от пола до потолка, слышался приглушенный говорок. Ни детей, ни баб в избе не было. Кто был у бабушки Веры, кто гулял на улице, другие управлялись со скотиной, дабы не мешать серьезному разговору.
Разговор начал Сергей:
— Вы, наверное, хорошо помните нашего барина, хорошо помните и его поля. Кто из вас не завидовал его урожаям? А почему? Он обрабатывал землю не так, как мы. У него, в отличие от нас, был железный плуг, а отсюда и глубина пахоты. У него были так же железная борона, косилка, веялка и сеялка. Кроме того, он, несмотря на свою жадность, всегда приглашал агронома, а мы так толком и не знаем, как сеять и что сеять. У Сомова с руками забирали зерно, а мы не знаем, как его сплавить. Дело в том, что он сеял элитные семена и собирал отборное зерно, а у нас наполовину с половой. Я привел в пример Сомова не зря. Потому что жить так, как мы живем, больше нельзя, тем более так работать.
Сергей замолчал, боясь, что до мужиков не дошли его слова. Молчали и мужики, переваривая сказанное. Наконец, покашляв в кулак, заговорил Иван Лавлинский. Сергей обрадовался, зная, что друг не подведет и поддержит в любом случае.
— И что, Серёга, ты предлагаешь?
— Ну, в первую очередь, нужно закупить такую же технику, какую имел Сомов, не хуже!
В это время в избу вошел сват Григорий Чульнев с двумя сыновьями — Петром и Семеном. Все трое рослые, жилистые, словно сделаны на одну колодку. Поздоровавшись за руку с мужиками, они расселись, и Григорий спросил, обратившись ко всем присутствующим:
— О чем речь идет?
— Да вот, Сергей говорит, что нужно закупить новую технику, а старье сжечь — усмехнувшись, ответил Иван Лавлинский, — а как ты, Григорий, думаешь?
— Ты, Хохол, не смейся, я уже слышал об этом. Дело стоящее.
— Но Сомову присылали эту технику германцы, а кто нам пришлет? — Подал голос Егор Иванович.
— А нам германцы не нужны, — ответил Сергей. — Все, что нам нужно, имеется в Воронеже. Только что я приехал оттуда и все видел своими глазами. Мало того, если мы всерьез возьмемся за дело, то нам не только дадут все необходимое, но и заплатят за все, а мы будем должны отдать долг в течение трех лет. Даже обещали прислать агрономов, чтобы обучить нас правилам земледелия и даже снабдить элитными семенами.
— Свежо придание, но вериться с трудом! — съязвил Егор Иванович, — наобещают золотые горы, а потом в кусты.
— Ты, батя, никому и ничему никогда не верил, — вспылил Никита, — вот и ковыряй землю своей сохой, а мне надоело!