Чтобы составить портфолио для Уэльской академии искусств, я переворошила все стопки журналов в гостиной, перерыла все кухонные ящики и изучила содержимое всех корзин, стоявших под лестницей. Ал безмолвно наблюдал за мной. Он уже несколько дней отказывался говорить из-за того, что Нану перешла на валлийский, а постояльцы передвигались по гостинице крадучись. Когда я с тоской решила, что никакого портфолио мне не видать, Ал вдруг схватил меня за руку и повел наверх, к себе в комнату. Там он опустился на пол и залез под кровать, издавая резкие вскрики, похожие на тетеревиные. «Припадок», — предположила я и схватила носок, чтобы просунуть его между зубами брата. Я попыталась вытянуть Ала из-под кровати, чтобы затолкнуть иосок ему в рот, но брат отбивался, заползая все дальше. Спустя несколько секунд он задергал ногами и, к моему изумлению, выпинал из-под кровати три картонные папки. После этого выполз наружу, встал в центре комнаты и выпрямился, такой худой и высокий:
— Питер велел мне их сохранить!
К нам присоединились мама, Помпон, Нану и даже Дэй. Все вместе они долго перебирали рисунки, восхищаясь каждым и расхваливая Ала. С тех пор, как папа умер, столько людей еще ни разу не улыбались в нашем доме одновременно. Дедушка заявил, что мой большой маленький брат совершил настоящий подвиг. Мама отдала должное мне — как-никак автором этих рисунков являюсь я, — но вместо того, чтобы меня поздравить, стала восхищаться папиной дальновидностью: «Серен, ты хоть понимаешь, каким даром предвидения обладал Питер?! Он так хорошо тебя знал, любовь моя!»
Вспоминая этот эпизод, я жалею, что не поблагодарила Ала. В тот момент положение казалось мне чересчур странным, но теперь, колеся по черной дороге, мне очень хочется сказать брату, какой же он умница.
На департаментской трассе 408
— Гостиница «Красноклювые клушицы», добрый вечер!
— Дэй? Это Серен.
— Привет, Хоббит, ты уже в Париже?
— Кажется, я прозевала развилку.
— Пф-ф, ну и дела. И где ты сейчас?
Засовываю в щель для монет пятый франк.
— Дэй, можешь позвать к телефону Ала?
Связь прерывается. Быстро опускаю в приемник еще три монеты и снова набираю номер.
— Дэй?
— К вашим услугам.
— Передай маме, что я в порядке, все отлично, я мало что успела увидеть, ведь уже ночь, но пейзажи вокруг красивые, очень французские; слушай, Ал уже спит? Как у вас вообще дела?
— Да нормально, Серен. С утра никаких новостей.
Он иронично хмыкает. Я догадываюсь, что скоро связь опять прервется и мне не удастся поговорить с Алом.
— Дай, дай, дай! — раздается восклицание. — Серен?
Поразительно, но, стоит Алу взять трубку, качество соединения вдруг становится отличным, будто бы я опустила в приемник мешок монет.
— Ку-ку, Ал, у тебя все хорошо?
— Да.
— Спасибо за рисунки.
— Ал, ты меня слышишь?
Видимо, брат кивает — он всегда так делает, разговаривая по телефону.
— Ты умница, Ал, УМНИЦА!
Он смеется.
— Ладно, Ал, я поехала, окей.
— Куда?
Пи-пи-пи-и-и-и-и… Несколько минут держу трубку возле уха, прижавшись лбом к стеклянной стенке телефонной будки на департаментской трассе 408. Мимо на полной скорости мчатся два грузовика, проезжает зерноуборочный комбайн, проносятся две-три машины, фары которых слепят мне глаза. В Уэльсе автомобилисты уменьшают яркость фар, когда видят у дороги пешехода. Здешние водители, похоже, так не делают.
Зрение затуманивается от теплых слез. Сую руку в карман своей трикотажной спортивной кофты и нащупываю ложку.
Мне нужно поесть. Нужно попасть туда, где есть люди. Нужно решить, где я буду ночевать.
Мимолетная мысль
«Он так хорошо тебя знал, любовь моя». Я не могу полностью согласиться с мамой. Знал ли меня мой отец?
Чтобы узнать кого-то по-настоящему, семнадцати лет и трехсот шестидесяти трех дней не хватит.
Он узнал бы меня куда лучше лет через двадцать, ну или хотя бы через пять.
Ложка — это не какая-нибудь там безделица. Будучи используемой в приготовлении еды, румян для Клеопатры или алхимических порошков, за долгие века ложка приобрела четкие признаки атрибута власти.
Уже во времена Древнего Рима материал, из которого была сделана та или иная ложка, красноречивее слов указывал на степень могущества руки, ее сжимающей. У бедняков были деревянные ложки, у обеспеченных людей оловянные, у правящих классов серебряные (иногда даже золотые). Отсюда пошло выражение «родиться с серебряной ложкой в рту».