Пьер протягивает мне письмо с шотландским штемпелем. Лицо журналиста перекошено от досады.
Уважаемый мистер Онфре!
Университет Манчестера сообщил мне о Вашем письме. Я не могу ответить на Ваши вопросы, потому что уже давно отошла от академической жизни, предпочтя предсказуемым парадигмам социологии напряженное ожидание орнитологии.
Буду благодарна, если Вы больше не станете мне писать, поскольку я живу на маленьком острове, населенном экзотическими птицами, и, если я буду отвлекаться, это губительно скажется на состоянии неподвижности, необходимой для наблюдения за ними.
С наилучшими пожеланиями,
доктор В. Лоу
Образ Веры Лоу, превратившейся в насест для птиц на пустынном острове, на несколько секунд завладевает моим разумом. Пьер с обиженным видом смотрит на огромные горшки с геранями за моей спиной.
— Что ты собираешься делать? — спрашиваю его.
— Сожгу рукопись, вернусь в Лион и займусь настоящей журналистикой, — отвечает он.
— В Лион? А когда?
Мой голос звучит пронзительно. Руки прикладывают упавший лепесток к живому цветку герани.
— Завтра с утра пораньше. Тут мне что-то совсем не пишется. Только и делаю, что в окно глазею.
— Так закрой ставни!
Он улыбается. Если бы мои грудные мышцы не были парализованы терриконом, сердце подскочило бы к горлу.
— Серен, э-э, я подумал… А ты не хочешь поехать со мной? Ты могла бы рисовать портреты людей, у которых я беру интервью.
— Портреты я плоховато рисую.
— Может, возьмешь на год академический отпуск? В Лионе две реки и два холма. Художникам там нравится.
Мысленно рисую наш портрет на городском мосту. На мне комбинезон художника, у Пьера на голове красный берет.
— Мне нужно остаться здесь. Из-за ложки.
— Что за ложка?
Окно на третьем этаже распахивается, Колетт выглядывает и кричит, что «вольво» починили.
— Завтра мастер пригонит твою машину сюда! Здорово, правда?
Я могу только кивнуть.
— Отличная новость! — восклицает Пьер с преувеличенным энтузиазмом, затем проводит рукой перед лицом, словно человек, который не может решить, ехать ему на подошедшем автобусе или дождаться следующего. Он уже приближает свои губы к моим, но в последнюю секунду передумывает и чмокает меня в обе щеки.
— Счастливого пути, — лепечу я.
Вот вам непреложный факт: люди уходят из моей жизни. А я не способна ни последовать за ними, ни помешать им уйти.
В ее глазах
Колетт помогает матери принять ванну, а я валяюсь на диване и кляну себя за идиотизм — вместо того, чтобы отправиться в Лион вместе с мужчиной, который хотел меня поцеловать, я остаюсь в Бальре, теша себя надеждой, что найду объяснение тому, как старая серебряная ложка оказалась у изголовья моего покойного отца.
Вспоминаю выражение глаз Пьера в тот миг, когда он разглядывал герань, и ощущение его губ на своих щеках. Прокручиваю эту сцену в памяти раз за разом и забываю даже свое имя.
— Серен!
Колетт выходит в полутемную гостиную и смотрит на меня с нежностью.
— Сходи в кабинет к Пьеру, поговори с ним. Это тебя отвлечет.
Вслед за Колетт появляется Мадлен с мокрой головой и в халате. Вид у пожилой дамы такой же разбитый, как у меня. Я желаю ей доброй ночи, но сегодня она меня не узнает.
Идя на звук возвышенных скрипичных пассажей, я как можно тише взбираюсь по ступеням башни. Дохожу до нужной двери и замираю, стесняясь постучаться.
— Входи, Серен! — восклицает Пьер, перекрикивая музыку.
Открываю дверь и в первые секунды словно ничего не вижу — кажется, пространство состоит лишь из звуков какой-то необычайно грустной мелодии. Затем оно обретает черты помещения, напоминающего мою комнату — закругленного, прохладного и темного. Только потом мой взгляд фокусируется на месье Куртуа, который стоит посреди комнаты с серебряным шейкером в руке.
— Хочешь мартини?
Он наклоняется над проигрывателем, чтобы убавить звук, но вдруг передумывает и увеличивает громкость.
— Послушай вот это. Иоганн Себастьян Бах, Концерт для двух скрипок ре минор!
Пьер качает головой в ритме музыки, подходит к столу и готовит мне мартини. Я сажусь в потертое бархатное кресло.
Комната обставлена в высшей степени сдержанно: фотография ночного неба на стене, проигрыватель, два кресла и стол со множеством ящиков (такой подошел бы капитану корабля). На столе зубоврачебная лампа-лупа, стопка разноцветных бумаг, изрезанные листки, согнутые листки, три почти сложенные коробочки.