— Так перебей мне ноги. Карточные долги нельзя востребовать по закону.
Сьюзен выключила все лампы, кроме одной, взяла с кофейного столика сумочку и пошла вместе с Марти к выходу из квартиры.
Когда они проходили через кухню, Марти обратила внимание на зловещий предмет, лежавший на разделочной доске рядом с раковиной. Это был нож-меццалуна, классический инструмент итальянской кухни, его лезвие из нержавеющей стали было изогнуто в форме полумесяца, а на каждом конце было по ручке, так что этот нож можно было быстро качать взад и вперед, нарезая продукты любым требующимся образом.
Свет лампы, казалось, шипел на сверкающем лезвии, словно электрический ток.
Марти не могла оторвать от ножа взгляд. Она даже не могла осознать, насколько сильно меццалуна загипнотизировала ее, пока не услышала удивленный вопрос Сьюзен:
— Что-нибудь случилось?
Горло Марти напряглось, язык во рту, казалось, распух. С заметным усилием она задала ответный вопрос, на который заранее знала ответ:
— Что это такое?
— А разве ты им никогда не пользовалась? Это великолепная штука. Им можно в один момент нарезать лук.
Вид ножа не вызвал у Марти такого всепоглощающего ужаса, как ее собственная тень и зеркало в ванной. Но, однако, она чувствовала сильное беспокойство, хотя и не была в состоянии объяснить свою странную реакцию на столь обычный кухонный предмет.
— Марти, с тобой все в порядке?
— Да, конечно. Пойдем.
Сьюзен повернула ручку замка, но не спешила открыть дверь кухни. Марти положила руку на руку подруги, и они вдвоем потянули дверь внутрь, впустив холодный серый свет и колючий ветер.
Перспектива выхода за порог, в мир без крыши, лишила лицо Сьюзен всех его красок.
— Мы уже делали это сотни раз, — успокаивала ее Марти. Сьюзен вцепилась в дверной косяк.
— Я не могу идти туда.
— Ты пойдешь, — настаивала Марти.
Сьюзен попыталась возвратиться на кухню, но Марти преградила ей дорогу.
— Пропусти меня, это слишком тяжело, это мучение.
— Для меня это тоже мучение, — твердо возразила Марти.
— Вот дерьмо! — Отчаяние лишило лицо Сьюзен изрядной части его красоты, а зеленые, как заросли джунглей после дождя, глаза потемнели от панического страха. — Ты ходишь туда, тебе это нравится… Ты сумасшедшая.
— Нет, я нормальная. — Марти уперлась в косяки обеими руками, не давая подруге вернуться в квартиру. — Я нормальная сука, а ты ненормальная сука.
Внезапно Сьюзен перестала толкать Марти и вцепилась в ее руку в поисках поддержки.
— Проклятье, я хочу в эту китайскую забегаловку.
Марти позавидовала Дасти: у него самым большим беспокойством по утрам было, насколько долго не будет дождя и успеет ли за это время его команда что-нибудь сделать.
Тяжелые крупные капли дождя — сначала отдельными редкими ударами, но с каждой секундой все настойчивее — загремели по крыше крыльца.
Наконец они вышли за порог, наружу. Марти потянула на себя дверь и заперла ее на ключ.
Фаза извлечения была позади. Правда, впереди ждало гораздо худшее, и Марти была не в состоянии предвидеть наступающее.
ГЛАВА 6
Скит неудержимо бежал вниз по крутой крыше к краю, стремясь попасть в точку, откуда он наверняка свалится на тротуар, о который можно раскроить череп, а не на матрасы. Он скакал по выпуклым оранжево-коричневым плиткам, напоминая при этом ребенка, который торопится по мощеной площадке к продавцу мороженого, а Дасти мрачно трусил за ним.
Тем, кто наблюдал за ними снизу, должно было показаться, что на крыше находятся два одинаково ненормальных человека, которые договорились вместе совершить самоубийство.
Уже преодолев полпути к краю крыши, Дасти нагнал Скита, вцепился в него, сворачивая с выбранной тем траектории, и уже вместе с ним стал спускаться по совсем другой диагонали. Несколько черепиц сдвинулось под ногами, и крошки известкового раствора с грохотом посыпались в водосточный желоб. Из-за этих перекатывавшихся под ногами мелких обломков передвигаться по крыше было еще труднее, чем ходить по отполированной мраморной плите, — а помимо крошек раствора удерживаться на крыше мешал ежесекундно усиливавшийся дождь, склизкий лишайник и энергичный Скит, который радостно сопротивлялся, размахивая руками, пихаясь локтями и непрерывно хихикая по-детски. Незримая партнерша Скита по танцу, Смерть, казалось, наделила его сверхъестественной грацией и чувством равновесия, но вскоре Дасти упал, увлек Скита вниз за собой, и они, переплетясь, прокатились последние десять футов, возможно, к матрасам, а возможно, и нет — Дасти потерял ориентировку, — а потом перевалились через медный желоб, который издал густой звук, подобно натянутой басовой струне.
Пролетая в воздухе, как свинцовое грузило, выпустив из своих объятий Скита, Дасти успел подумать о Марти, о запахе чистоты, исходившем от ее черных шелковистых волос, об озорном изгибе ее улыбки, ее честном взгляде.
Тридцать два фута — это небольшая высота, всего-навсего три этажа, но ее вполне достаточно для того, чтобы расколоть любую самую упрямую голову, чтобы сломать спинной хребет с такой же легкостью, с какой ребенок ломает хрустящую сладкую соломку… Поэтому, когда Дасти почувствовал спиной мягкое прикосновение заблаговременно постеленных матрасов и подскочил на них, то возблагодарил бога. А потом он понял, что во время падения, когда каждая промелькнувшая с быстротой молнии мысль могла стать для него последней, его сознание было заполнено образом Марти, а бог пришел ему на ум уже потом.
Соренсоны покупали первоклассные матрасы: после падения на них у Дасти даже не перехватило дыхание.
Скит тоже рухнул в подготовленную усилиями Мазервелла огромную подушку. Теперь он лежал в том же положении, как и приземлился, уткнувшись лицом в пеструю атласную обшивку, сложив руки на затылке, словно был настолько хрупок, что даже падение на многослойную подстилку из мягкого хлопкового ватина, каучуковой пены и пышного до воздушности пуха раздробило его кости как яичную скорлупу.
Верхний матрас быстро намокал, и Дасти встал на четвереньки, подполз к Скиту и перевернул его на спину.
На левой щеке у мальчишки была ссадина, а в ямочке на подбородке — небольшой порез. Обе царапины были получены, вероятно, пока он катился по черепицам крыши; заметного кровотечения не было.
— Где я? — негромко спросил Скит.
— Совсем не там, где рассчитывал очутиться.
В бронзовых глазах мальчишки стал заметен темный налет страдания, которого Дасти не видел в течение тех безумных минут, проведенных на крыше.
— Это небеса?
— Они покажутся тебе хуже ада, подонок! — заявил Мазервелл. Наклонившись над Скитом, он схватил его за свитер и вздернул на ноги. Если бы в этот момент в небе сверкнула ослепительная молния и раздался гулкий удар грома, то Мазервелл вполне сошел бы за Тора, скандинавского бога бури. — Прочь из моей бригады, не желаю больше тебя видеть, безнадежный наркоман!
— Полегче, полегче, — вмешался Дасти. Он поднялся на ноги и сошел с матраса.
Мазервелл, держа Скита примерно в футе над землей, уставился на Дасти.
— Босс, я говорю серьезно: или он уйдет, останется только как память, или же я не смогу больше работать с вами.
— Что ж, ладно. Но пока что поставь его на землю, Нед.
Однако Мазервелл, вместо того чтобы выпустить Скита, потряс его и, брызгая слюной, которой хватило бы для того, чтобы украсить рождественскую елку, крикнул ему в лицо:
— Почти весь наш заработок уйдет на то, чтобы купить новые матрасы, три новых дорогих матраса! Ты, кусок дерьма, хоть это можешь понять?!
Скит, обвисший в руках Мазервелла, даже не пытался сопротивляться. Он заявил:
— Я не просил тебя подкладывать матрасы.
— Я не собирался спасать тебя, говнюк.
— Ты всегда обзываешь меня, — обиженно сказал Скит. — Я ведь тебя никогда не обзываю.
— Ты — ходячий гнойник!
Мазервелл, как и все стрейт-эджеры, ограничивал себя во многом, но только не в проявлениях возмущения. Дасти восхищался теми усилиями, которые они прилагали, чтобы вести чистую жизнь в грязном мире, унаследованном ими, и он понимал их гнев, несмотря на то что порой уставал от него.