Тропа брусчатки вилась по саду, будто червь на землях поместья Дюкар, вела к вратам и главной дороге за ними. Густая трава и цветы наполняли ночь ароматами, растения радовались весне и грядущему лету, которое будет согревать их солнцем. Мадэлин невольно подумала о прошлом визите сюда… о разбитом стекле, быстром побеге по этой же тропе…
Она не помнила, как тогда пахли деревья и цветы. Она помнила запах своего пота и крови.
— Ладно, Ольгун, — сообщила она, тряхнув головой, от чего парик чуть не улетел на землю. — Хватит воспоминаний, — будто он это делал. — Покончим с этим.
Мадэлин Валуа сыграла свою роль. Пора аристократке уйти, а уличной воровке Виддершинс выйти на сцену.
Это была одна из ее техник, метод, что много раз помогал: под одним обликом изучить мишень, а под другим забрать у мишени немного лишнего богатства. Благотворительность была религиозным долгом. С этим могли поспорить, но она помогала тем, кто нуждался в этой благотворительности.
Она сама когда-то спорила с этим. Странно, что редкие из богачей — или стражи — находили ее логику убедительной.
Ее когда-то звали Адрианна Сати, и хоть она не была рождена в высшем обществе, она попала в аристократию, благодаря стараниям и доброте Александра Делакруа. У сказки был печальный конец, Александр теперь был мертв, и Адрианну искали за преступления, которые она не совершала. Сегодня она была Виддершинс — воровкой и хозяйкой таверны — но она оставалась в аристократии под именем Мадэлин Валуа. От этого ее голова кружилась бы, если бы она не проживала это сама.
Но она хоть не была одна. Нет, не только Адрианна Сатти выжила после тех преступлений, в которых ее обвинили. Был еще один.
Ольгун. Чужак. Бог.
Бог, о котором редкие слышали, и которому только она служила.
Бог, который следил и предупреждал об опасности, пока его послушница и напарника пропала в темном переулке, убрала платье, парик и прочие вещи Мадэлин Валуа в черный мешок. Темная кожа, инструменты и рапира появились из тайника. Юная леди — худая брюнетка с хорошими чертами — выбравшаяся на стену и повернувшаяся к поместью Риттье, почти не была похожа на аристократку.
— Хорошо, Ольгун, теперь повеселимся? Подождем. Что? Конечно, ожидание — весело! Почему тогда его так много? Как для бога, у тебя плохо с логикой, — а потом. — Вообще-то я знаю, когда ты строишь гримасы.
Ольгун изумленно притих, и Виддершинс оставалось только ждать (что не было веселым, что бы она ни говорила богу или себе). Она следила, как активность в поместье утихает.
Витражи стоили больше, чем работник Давиллона мог заработать за годы. Они отбрасывали радужное сияние на святилище. Сияние луны и звезд, а еще дюжины фонарей отбрасывало на скамьи и подушки святые символы и сцены. Чаще всего, конечно, повторялся символ короны и солнца Верколя, но была и золотая пирамида Геррона, серебряное лицо Демаса, белый крест Банина, кровоточащая ладонь Тевелера и не только. Эти боги встречались в Давиллоне чаще всего, но все божества Священного соглашения — все 147 — были где-то представлены.
Тут, в соборе Высшего принципа, в сердце религии Давиллона, меньшего быть не могло.
Благовония и свечи выдыхали жирный дым, оставляющий сладкий аромат под куполом. С возвышения впереди святилища доносился мелодичный голос священника, литания была знакомой, как его имя.
Эту литанию редкие слышали. То, что в соборе было мало людей, не удивляло: полночная месса редко была людной, даже в лучшие времена. Но эта ночь — как было уже два времени года — была не лучшей, как и во всем Давиллоне. Этой ночью священник и его помощники превышали по количеству тех, кто пришел.
Днем было не намного лучше.
С балкона над святилищем, в тени, незаметный для пришедших, смотрел старик, его глаза были красными от непролитых слез. Ансель Сикар всегда любил свою Церковь, как и многих богов, которых имел честь представлять. Но за полгода в роли епископа этого города он полюбил и Давиллон. Ему было не по себе видеть, как тело и душа, город и церковь не ладили.
Он был крупным мужчиной, но похудел в последнее время. Его редеющие волосы и борода, что раньше были с проседью, теперь поседели так, что осталось лишь несколько темных участков. Казалось, даже его белая сутана стала тусклой и бесцветной, хоть в менее эмоциональные моменты он понимал, что это уловка разума.
Епископ Сикар поцеловал кончики пальцев и протянул к самому большому из окон с витражом, а потом повернулся и пошел к ближайшей лестнице. Его шаги отражались эхом, пока он спускался, переча ритму его быстро бьющегося сердца. Сквозь тяжелую дверь, по мягким коврам он прошел в небольшое скопление комнат, где он жил в соборе.
Тут он замер на пару мгновений, чтобы сменить сутану на простую тунику и штаны — эту одежду он не носил больше десяти лет — и забрать сумку желтого пергамента и старых книг в кожаном переплете.
Он не замирал, чтобы не засомневаться в своих действиях. Он давно смирился с этими тревогами.
И он пошел по коридорам, попал на улицы Давиллона. Часовые — солдаты церкви и городская стража — следили за городом, еще одна преграда между священным и обычным. Но эти мужчины и женщины, хоть умелые, защищали от вандалов и угроз снаружи, никто не подумал странного насчет старика, что уходил с полночной мессы. Может, они его вообще не заметили.
Покинув собор, Сикар огляделся. За месяцы, что он был тут, он мало ходил один. Всегда со свитой, обычно в карете, он и не запоминал план города. Он не ходил по городу один и в темноте.
Без защиты.
Тревога скользнула по спине Сикара голодной змеей, но он быстро отогнал это. Он был в доме раньше, помнил дорогу. Он не заблудится, если будет внимателен.
А воры и другие опасности города? Или он дойдет до района Дунбрик, или нет. Или боги одобряли его действия, или нет.
Или те личности, с которыми он встретится, или сдержат обещание, или нет.
После относительной тишины собора шум города, даже в позднее время, был шоком. Торговцы продавали вещи по городу, готовились к утру, а некоторые продавали украденное, незаконное, просто неприемлемое в обществе. Сикар улыбнулся в изумлении, задумавшись, что сделали бы эти торговцы, если бы знали, что предлагали новому епископу города.
Его путь задевал район рынка и другие людные улицы, но немного, и его почти не тревожили ночные обитатели Давиллона. Он уловил запах пота, сухого навоза и других гадостей лишь на миг.
Пока шел, Сикар думал про Уильяма де Лорена. Архиепископ был одним из его учителей и наставников в семинарии, и, хоть они не были близки, другом. Он всю жизнь трудился в церкви, пережил две войны, покушения на жизнь и десятки лет борьбы с политикой.