Однако жизнь его не превратилась в кошмар: была в ней и светлая сторона. Оставшись в одиночестве, я вернулся к холостяцкому (читай: свинскому) стилю жизни. Властью единственного взрослого в доме я приостановил действие Брачного Кодекса и вернулся к прежде запретному Холостяцкому Законодательству. Пока Дженни лежала в больнице, я не стеснялся надевать одну рубашку два и даже три раза подряд и плевать на пятна; молоко я пил прямо из пакетов, а сиденье в туалете перестал опускать вообще. К большой радости Марли, дверь в ванную была теперь открыта двадцать четыре часа в сутки. Кого стесняться — ведь женщин в доме нет! Я даже оставлял кран в ванной открытым, чтобы Марли в любой момент мог попить холодной водички. Дженни, узнай она об этом, пришла бы в ужас.
По телефону я уверял Дженни, что у нас все под контролем.
— Все отлично! — говорил я, а затем, поворачиваясь к Патрику, спрашивал: — Правда, старина?
На это Патрик давал стандартный ответ:
— Па-па-па!
Но однажды, когда мы с Патриком пришли ее навестить, Дженни уставилась на нас в изумлении и спросила:
— Господи помилуй, что это ты с ним сделал?
— А что я с ним сделал? — поинтересовался я. — По-моему, с ним все нормально. Все нормально, а, парень?
— Па-па-па!
— Его комбинезон! — проговорила она. — Как ты…
Только сейчас я заметил, что с комбинезончиком Патрика в самом деле что-то не в порядке. Штанины у него какие-то слишком тугие, рукава слишком длинные и широкие, между ногами — какой-то странный вырез, и с воротником тоже явно что-то не то… О черт!
— Да ты его надел вверх ногами! — воскликнула Дженни.
— Это тебе кажется! — не сдавался я.
Но с холостяцкой свободой было покончено. Дженни села на телефон — и пару дней спустя моя любимая тетушка Анита, медсестра на пенсии, жившая в соседнем штате, возникла у нас на пороге с чемоданом в руке и бодро начала наводить порядок. Холостяцкое Законодательство ушло в историю.
Наконец врачи отпустили Дженни домой — но с самыми строгими указаниями. В бедро ей вставили катетер, подключенный к мини-насосу, который постоянно закачивал в кровь расслабляющие препараты. Если она хочет доносить ребенка до срока, сказали ей, то не должна подниматься с постели и по возможности даже шевелиться. Вставать только в туалет. Не поднимать ничего тяжелее зубной щетки (ребенка это тоже касается — едва не произошедший выкидыш был вызван тем, что она носила на руках Патрика). Полный покой, никаких волнений и усилий. И так самое меньшее двенадцать недель.
Дженни старалась держаться молодцом, но бездействие и тревога за здоровье нашего нерожденного малыша подтачивали ее силы. Тяжелее всего ей было переносить постоянное присутствие пятнадцатимесячного сына, которого нельзя взять на руки, нельзя покормить, если он голоден, нельзя приласкать и утешить, если он плачет. Я подносил его к постели Дженни — Патрик протягивал к ней ручонки и говорил:
— Ма-ма-ма!
Дженни улыбалась ему — но, конечно, этого ей было недостаточно. Тоска и тревога медленно сводили ее с ума.
Незаменимым компаньоном для нее в эти трудные дни стал, конечно, Марли. Он расположился лагерем у ее постели, разложив вокруг огромное количество игрушек — на случай, если Дженни передумает, вскочит с постели и захочет с ним поиграть. Ни днем ни ночью он не покидал свой пост. Придя домой, я заставал тетушку Аниту на кухне, занятую готовкой; рядом с ней сидел на детском стульчике Патрик. Затем я заходил в спальню — и видел там Марли: он клал голову на матрас, утыкался носом Дженни в плечо, и она читала или дремала, обняв его за могучую шею.
Наконец — Дженни оставалось лежать еще целый месяц — тетушка Анита собрала чемодан, расцеловала нас на прощание и укатила. Она и так задержалась у нас гораздо дольше, чем собиралась; дома ее ждал муж, и, возможно, она не так уж шутила, когда уверяла, что боится, как бы он без нее не одичал.
Я делал все, что мог, чтобы удержать семейный корабль на плаву. Вставал на рассвете, купал и одевал Патрика, кормил его завтраком, гулял с ним и с Марли. Затем отвозил его к Сэнди, а сам ехал на работу. В обеденный перерыв возвращался домой, чтобы покормить Дженни, отдать ей почту, вывести во двор Марли и хоть немного прибраться в доме, который понемногу начал зарастать грязью. Дженни, наблюдая за моими усилиями, вертелась в кровати и тяжело вздыхала. Вся сила воли требовалась ей, чтобы не вскочить с постели и не начать наводить порядок по-своему. Вечером, уложив Патрика, я отправлялся за продуктами и порой возвращался за полночь. Мы жили на консервах, готовых блюдах и макаронах.