— Марли! — окликнул я его, не повышая голос. — Чем это ты занимаешься?
Он продолжал пожирать сэндвич.
Вот он доел сэндвич, удовлетворенно отодвинул носом тарелку и потянулся ко второй тарелке, где виднелись аппетитные крошки.
— Ах ты негодник! — громко сказал я — и с этими словами протянул руку и шлепнул его по заду.
С тем же успехом можно было поднести спичку к пороховой бочке. От испуга старик едва не выпрыгнул из шкуры. Он рухнул на пол и перекатился на спину, в знак покорности подставляя мне живот.
— Скотина ты прожорливая! — упрекнул его я.
И тут же почувствовал, что бранить его мне вовсе не хочется. Он стар, он потерял слух, его уже не переделаешь. Забавно было к нему подкрадываться, и я от души засмеялся, когда он подпрыгнул от испуга. Но сейчас, когда он валялся у моих ног, моля о прощении, мне стало грустно.
Я построил на заднем, дворе курятник — фанерную постройку в форме буквы А, с насестом, на котором наши куры могли укрываться от хищников по ночам. Донна любезно согласилась обменять двоих из трех наших петушков на курочек со своей фермы.
Каждое утро куры выходили гулять во двор. Поначалу Марли пробовал защищать свою территорию — подбегал к ним, гавкал пару раз, затем терял кураж и удалялся. Скоро птицы усвоили, что этот страшный лохматый зверь никакой угрозы не представляет, а Марли научился делить двор с новыми пернатыми жильцами. Однажды, пропалывая грядку, я поднял голову — и увидел, как Марли, петух и три курицы гуляют по двору вместе, одной компанией.
— Марли, ты же охотничий пес! — поддразнил я его.
Марли поднял ногу, величественно оросил помидоры и двинулся дальше вслед за своими новыми товарищами.
Глава тринадцатая
Время взаймы
У стареющего животного можно многому научиться. Недели складывались в месяцы, Марли дряхлел — и напоминал нам о конечности жизни. Мы с Дженни еще не достигли даже среднего возраста. Легко было воображать, что старость — это то, что нас не касается, что неумолимый ход времени каким-то образом обойдет нас стороной. Но Марли не мог позволить себе таких фантазий. Он постарел, поседел, оглох, и, глядя на него, мы не могли закрывать глаза на старость и неизбежную смерть — ни его, ни нашу собственную.
Собачий год равен приблизительно семи человеческим; значит, двенадцатилетнему Марли было по нашим меркам почти девяносто. Зубы его, когда-то белоснежные и острые, потемнели и стерлись, превратившись в бурые пеньки. Трех из четырех клыков недоставало — он потерял зубы во время приступов паники, пытаясь прогрызть себе путь к свободе. Дыхание, и в лучшие годы отдававшее рыбой, теперь приобрело благоухание мусорного бака в солнечный денек. В довершение всего он приучился есть куриные экскременты. Непонятно почему Марли считал их редким лакомством и бросался на них, словно на черную икру.
Пищеварение у нашего пса тоже было не то, что раньше; он часто и шумно испускал газы, воняя, словно метановый завод. Бывали дни, когда мне казалось, что стоит зажечь спичку — и весь дом взлетит на воздух. Порой запах становился так силен, что нам приходилось выбегать из комнаты — причем сила его, кажется, увеличивалась прямо пропорционально числу гостей за столом.
— Марли! Ты опять!.. — кричали дети и выскакивали из-за стола первыми.
Зрение у Марли затуманилось: теперь он не замечал кроликов, даже если они сновали в каких-нибудь трех метрах от него. Шерсть лезла из него в огромных количествах; Дженни каждый день пылесосила весь дом — и все равно не справлялась. Собачья шерсть забивалась в каждую щелку, скапливалась на одежде, не раз попадала даже в еду. Марли всегда сильно линял, но теперь клочья его шерсти на деревянном полу напоминали гонимые ветром шары перекати-поля.
Но больше всего нас беспокоили его задние лапы. Суставы Марли поразил артрит, причинявший ему нешуточную боль. Он стонал от боли, ложась, и снова стонал, когда вставал. Я не понимал, насколько ослабели его лапы, пока однажды не шлепнул его легонько по заду; от этого легкого толчка у Марли подкосились ноги, и он рухнул наземь.
Ему становилось все труднее взбираться по лестнице на второй этаж, но спать в одиночестве на первом этаже Марли не желал. Он любил общество людей: любил положить голову на подушку и дышать нам в лицо, когда мы спим, любил войти в ванную, когда мы принимаем душ, отодвинуть мордой занавеску и сунуть под струю свою лохматую башку. И сейчас он не сдавался. Каждый вечер, когда мы с Дженни отправлялись в спальню, Марли начинал восхождение на второй этаж. Осторожно нащупывая ступеньку передней лапой, с трудом поднимая одну лапу за другой, поскуливая от боли, преодолевал он препятствие, которое еще не так давно не составляло для него никакой проблемы.