В первые дни после смерти Марли вся семья погрузилась в молчание. То, что было любимой темой для разговоров на протяжении многих лет, оказалось под запретом. Мы старались вернуться к нормальной жизни; говорить о Марли было слишком больно. Особенно страдала Колин — она не могла ни слышать его имени, ни видеть его фотографий. На глазах у нее вскипали слезы, она сжимала кулачки и кричала:
— Я не хочу, не хочу о нем говорить!
Я жил по обычному расписанию: работа — ежедневная колонка — дом. Тяжелее всего было возвращаться домой. Впервые за тринадцать лет Марли не встречал меня у дверей. Без него дом казался молчаливым и пустынным, как будто чужим.
Я хотел написать прощальную колонку о Марли, но боялся, что не справлюсь со своими чувствами и текст получится слезливым. Поэтому всю неделю обращался к темам, не вызывающим столь сильных эмоций. Однако постоянно носил с собой диктофон и записывал все приходившие в голову мысли. Мне хотелось рассказать о Марли, каким он был, а не каким мы хотели бы его видеть. Многие любители животных после смерти своих любимцев начинают их приукрашивать, превращают их в каких-то идеальных созданий, которые все делали для своих хозяев — разве только яичницу им не жарили. Но я хотел остаться честным. Марли никогда не был идеален. Говоря откровенно, он был кошмарным, невыносимым псом… и нашим лучшим другом.
В течение недели после его смерти я несколько раз приходил на его могилу у подножия холма. Отчасти для того, чтобы посмотреть, не являются ли туда по ночам дикие звери. Могила оставалась нетронутой, но я понимал, что весной придется насыпать на нее еще земли. Но прежде всего мне хотелось побыть с Марли. Стоя у могилы, я ловил себя на том, что вспоминаю разные забавные случаи из его жизни. Сам я был потрясен тем, как глубоко подействовала на меня смерть моего пса. Всю неделю я ходил с какой-то тупой болью внутри. Эта боль была почти физической. Я чувствовал себя так, словно подхватил грипп: вялый, подавленный, постоянно усталый.
Новый год мы встречали в гостях у соседей. Друзья вполголоса выражали нам соболезнования, но все мы старались держаться молодцами — как-никак мы отмечали Новый год. За столом рядом с нами оказались Дейв и Сара Пэндл, ландшафтные архитекторы, переехавшие в Пенсильванию из Калифорнии и перестроившие под жилье старый каменный амбар; мы познакомились с ними не так давно, но уже стали друзьями. Мы долго говорили с ними о собаках, любви и потерях. Пять лет назад Дейв и Сара усыпили свою любимую шотландскую овчарку Нелли и похоронили ее за домом на холме. Дейв — один из самых несентиментальных людей, которых я знаю, тихий стоик, какие часто встречаются в Пенсильвании среди потомков голландских поселенцев. Но я видел, что, вспоминая о Нелли, он и по сей день испытывает глубокую скорбь. Как сказала, смахивая слезы, Сара: «Когда собака входит в твою жизнь — ты уже никогда ее не забудешь».
Выходные я провел в долгих прогулках по зимнему лесу, а в понедельник, отправляясь на работу, уже точно знал, что напишу о псе, который вошел в мою жизнь.
Я начал колонку с рассказа о том, как на рассвете спустился с холма с лопатой на плече, как странно мне было куда-то идти без Марли, который тринадцать лет сопровождал меня повсюду. «А теперь, — писал я, — я иду один, чтобы выкопать ему могилу».
Дальше я привел слова своего отца, который, узнав, что нам пришлось усыпить старика, произнес в его адрес самый щедрый комплимент, какой мне приходилось слышать о моем псе:
— Другого такого, как Марли, нет и никогда не будет.
Я долго думал, как его описать, и в конце концов остановился на таком варианте: «Никто никогда не называл его замечательным псом. Честно говоря, даже хорошим псом его никогда не называли. Сильный, как буйвол, и безумный, как баньши, он мчался по жизни, круша все на своем пути, с той беспечностью и непредсказуемостью, что мы обычно приписываем стихийным бедствиям. Да что там говорить — вы когда-нибудь слышали о псе, которого бы выгнали из собачьей школы?» И дальше: «Марли жевал диванные подушки, грыз двери, уничтожал шторы, переворачивал мусорные ведра. Что же касается его ума — достаточно сказать, что до самой смерти он гонялся за своим хвостом в полной уверенности, что в один прекрасный день все-таки его поймает». Но, конечно, была у Марли и другая сторона — и следующий абзац я посвятил его интуиции, чуткости, доброте, его чистому и преданному сердцу.
Больше всего мне хотелось рассказать о том, как этот пес затронул наши души и преподал нам несколько важнейших уроков. «У собаки — даже такой безалаберной, как Марли, — можно многому научиться, — писал я. — Марли научил меня проживать каждый день беспечно и радостно, наслаждаться настоящим и следовать желаниям своего сердца. Он научил меня ценить простые радости — прогулку по лесу, снегопад, скупые лучи зимнего солнца. Постарев и одряхлев, он научил меня мужеству и оптимизму перед лицом старости и болезней. Но прежде всего он дал мне пример дружбы, самоотверженности и непоколебимой преданности».