— Ты же знаешь, летом мало вакансий. Конечно, это вызывает некоторую нервозность, — стараюсь не смотреть на неё лишний раз и утыкаюсь в экран, сортируя входящую почту на корпоративном почтовом ящике. Бесполезное и бессмысленное занятие, с учётом того, что до нашего последнего рабочего дня остаётся всего четыре дня.
И шестнадцать часов до того момента, как Рома с Глебом будут пытаться достать необходимые нам видеозаписи и вычислить личность мужчины, связанного с Ксюшей. С помощью Славы, который специально задержится допоздна на работе: с одной стороны, чтобы успеть вовремя замести следы и предупредить их, если система выдаст тревогу, а с другой — чтобы иметь хоть какое-то алиби на случай будущего выяснения обстоятельств взлома хранилища.
У нас останется всего три дня. Три дня, чтобы принять решение, переиграть старые планы, разработать новые и понять, чем нам всем грозит вскрывшаяся правда или дальнейшее неведение.
Три дня, чтобы определить мою судьбу.
— Слушай… — Вика мнётся, смотрит по сторонам и склоняется ближе ко мне, легонько касается пальцами локтя, понижая голос почти до шёпота: — Илья предлагает съездить отдохнуть. Он бронировал для нас с ним путёвку на море, но пока в компании всё непросто, ему лучше оставаться здесь, а уже оплаченные деньги никто не вернёт… Может, поехали вместе? Отдохнём, развеемся?
Вздыхаю и задумываюсь. Кажется, что ищу подходящие слова, чтобы отказаться, и это к лучшему — ведь на самом деле мне нужно придумать способ согласиться, но при этом не вызвать у Вики ещё больше подозрений.
Я расскажу ей. Кому-то из нас точно придётся всё друг другу рассказать, чтобы объяснить необходимость годами скрываться на маленьком португальском острове с поддельными документами.
Но сейчас у меня ещё есть надежда. Последняя, блядски игривая, непредсказуемая и дразнящая надежда, что найдётся другой выход.
— Вик, я бы хотела согласиться, но… деньги. Не самые разумные траты для безработной, сама понимаешь.
— Всё будет оплачено. Меня и саму это коробит, но чёрт, Маш, давай примем это за моральную компенсацию того, что от нас вот так внаглую избавляются из-за своих, внутренних проблем, — её пальчики сжимаются на моём предплечье и дёргают его снова и снова, пока я наконец не перевожу на неё хмурый взгляд, тут же встречаясь глазами с тёмными бездонными колодцами. — Ну пожааааалуйста. Я не поеду одна. Может ну их, эти принципы?!
— Я подумаю, ладно? Сначала только узнаю… — меня прерывает резкий и оглушающе-громкий звук сирены, прокатывающийся по этажу и чётким, выверенным ударом бьющий по уже наряжённым, вставшим в стойку нервам.
Пожарная тревога продолжает орать, пока все сидящие в отделе растерянно переглядываются, выжидающе смотрят друг на друга, пытаясь понять, что делать. И я в оцепенении вместе с ними, с замиранием сердца отсчитываю секунды, молясь Богу о том, чтобы сирена смолкла и это оказалось лишь ошибкой, чьей-нибудь глупой и жестокой шуткой.
Они пришли за мной.
«Внимание, пожарная тревога, срочно покиньте помещение».
Стоит лишь первому человеку подняться со своего места, как тут же подскакивают все остальные, торопливо хватают сумки и телефоны и толпятся у выхода в коридор, будто сузившегося до состояния маленькой щели, через которую еле получается протиснуться. А едкий и горький запах гари стремительно распространяется по помещению вместе с сизой дымкой настоящего пожара.
— Горим! — орёт кто-то из коридора, и вторящие этому возгласу женские крики перебивают даже безликий, сухой, чеканящий слова голос, снова и снова призывающий всех покинуть помещение.
Мы с Викой двигаемся слишком медленно, через силу, словно оказались в толщах воды и отчаянно пытаемся пробираться сквозь них. В голове шумит, стучит, воет, вибрирует и звенит настойчивым звонком будильника, от которого никак не получается отмахнуться и вынырнуть наконец из этого кошмарного сна. Тревога, огромная и мощная, наваливается поверх тела своей ледяной и тяжёлой тушей, почти парализуя и не позволяя поддаться всеобщей панике.
А паника нарастает, и когда мы наконец выбираемся в коридор — самыми последними из нашего отдела — там творится настоящая вакханалия. Люди мечутся, сшибают друг друга и орут; смог сгущается, встаёт плотной пеной, как тщательно взбитые только что яичные белки, жжёт глаза до рези и слёз, кружит голову, щекочет нёбо и сводит горло.
Я чувствую жар, идущий откуда-то сбоку, сверху, снизу. Он повсюду. Этот огонь, выползший прямиком из моих снов, так и следует за мной по пятам. Догоняет, настигает, смеётся мне в спину.
Убегать бесполезно.
Этот проклятый, вездесущий жар подкрадывается ко мне вплотную, выбивает капли пота на висках и вдоль позвоночника. Только внутри всё промерзает настоящим льдом, подбирающимся вплотную к сердцу. Ещё пара мгновений, одно рефлекторное сокращение, и оно треснет и разлетится мелкими осколками, впивающимися в грудину.
Громоздкая и тяжёлая сумка только мешается, и я без сожаления отбрасываю её в сторону, оставляю только телефон, который Кирилл не раз просил меня всегда держать при себе. И сейчас, встав истуканом у самой стены, ошарашено наблюдая за творящимся вокруг безумием, мне хочется набрать его номер и просто сказать то честное, что крутится в мыслях.
Мне страшно, Кирилл. Мне очень страшно.
Закрываю глаза и прижимаю руку к карману брюк, который раз за последние несколько минут разверзнувшегося ада проверяю, что телефон там. Будто он — моя последняя и единственная надежда на спасение.
Тише, тише. Тише, Ма-шень-ка.
Нас постепенно оттесняют в сторону эвакуационного выхода, аккурат с торца огромного офисного здания, как никогда напоминающего стеклянный лабиринт, выбраться из которого кажется почти нереальным. И я слышу треск и звон разбивающегося, лопающегося от возрастающей температуры стекла, пронзительный визг, наполненный ужасом, стук пульса у себя в ушах, но не понимаю, что из этого на самом деле реально.
Просто не хочу верить, что реально — всё.
— Вика! Вика! — различаю имя Никеевой сквозь плотный гул раньше её самой, растерянно оглядываюсь по сторонам и замечаю прорывающегося к нам сквозь толпу Лирицкого, расталкивающего всех на своём пути.
— Там Илья, — тормошу её, запоздало замечая, с какой силой внешне хрупкие пальцы подруги впиваются в моё предплечье. У неё шок, ступор, и глаза с расширившимся до предела зрачками пустым и лишённым осознанности взглядом бегают из стороны в сторону, не фокусируясь ни на одном предмете.
— За мной, в машину! — командует он и, не теряя времени, хватает Вику под локоть и тянет нас обоих вслед за собой, выталкивает на переполненную людьми лестницу, почти полностью затянутую дымом. Его так много, что идущие рядом люди выглядят расплывчатыми силуэтами, мельтешащими в панике тенями, сшибающими друг друга с ног.
Кажется, что этот кошмар никогда не кончится. Семь этажей превращаются в бесконечную дорогу, в миллиард ступенек, по которым приходится идти на ощупь, цепляясь за обжигающе-горячие перила или хватаясь за любого идущего рядом человека. И на отдалении тревожно мечущихся в голове мыслей сидит воспоминание далёких школьных лет, призывающее пригнуться, дышать через ткань, постараться избежать отравления угарным газом. Но чем тяжелее становится дышать, тем с большим страхом, поддаваясь мимолётным импульсам, я вытягиваю шею и жадно выхватываю новую порцию ядовитого воздуха, закашливаюсь и еле сдерживаю рвотные позывы.
— Сюда, сюда, выходим! — командует чей-то мужской голос, с каждым шагом становящийся всё ближе, и сердце подпрыгивает в груди от осознания того, что мы почти добрались до выхода. А потом замирает и разгоняется ещё быстрее прежнего, ведь я уверена, что всё это происходит из-за меня.
Какие-то события, даты, разговоры, цифры — всё кружится в стремительном хороводе и разлетается в стороны, чтобы спустя секунду попытаться собраться вновь, сложиться в чёткую последовательность, выверенный алгоритм. Сосредоточиться никак не выходит, но мозг орёт громче тревожной сирены и повторяет настойчиво, что сюда пришли за мной. Именно за мной.