— Играть надо за сильных… — повторяет ещё раз, откидывается на спинку дивана с запрокинутыми за голову руками, с самоуверенной улыбкой разглядывает оказавшуюся как раз напротив шикарную арку, отделанную мрамором и окантовкой с настоящей позолотой. На стенах — картины Поллока, одну из которых уже больше пяти лет ищут по всему миру, чтобы вернуть в Нью-Йоркский музей современного искусства. На одной из полок — спиленный рог лично убитого им на сафари носорога.
Он — сильный. Он имеет ту власть, о которой миллиарды людей грезят во сне и наяву.
Телефон снова звонит, но на этот раз на экране светится знакомое уже имя. Ибрагим — самый верный помощник и надёжный товарищ, всегда выручавший его в тяжёлые времена. Тот, кто закроет своей грудью от пули, доставит прямо в постель отличную девочку, подчистит все следы мимолётных ошибок, будь то блевотина по всему дому после откровенно паршивой вечеринки или пятна чужой крови в холле.
— Да, Ибрагим! Мне тут звонило какое-то хуйло…
— Андрей Леонидович, у нас проблемы. В офисах обыск.
— Вот как… — тянет он задумчиво и начинает хохотать, стараясь специально для тех отчаянных камикадзе, кто может сейчас наблюдать за ним. Если кто-то действительно непонятным образом смог установить камеры в его квартире.
Если кто-то смог решиться на такое.
— Пусть ищут, не надо им мешать, — отсмеявшись, говорит он снисходительно и закидывает ногу на ногу. — Всё равно ничего не найдут.
— В вашей компании тоже обыски, они забирают все документы из бухгалтерии. У Байрамовых извлекают все записи с камер. Что нам делать, Андрей Леонидович?
— Ты, блять, глухой? — он кривится от злости, еле поддерживая хоть видимость спокойствия. — Я же сказал: не мешайте им. Что бы они не пытались сделать, им же будет хуже.
— Понял вас.
Ибрагим отключается, а он ещё какое-то время продолжает прижимать телефон к уху, задумываясь над следующим своим ходом. Нет, это всё так же забавно и нелепо: кто бы не решил встать у него (у них!) на пути, это будет лишь попыткой жалкого человечешки остановить своим телом несущийся на всех парах поезд. Но как же злили эти частые и настырные попытки каких-то самоуверенных выскочек навести порядок.
Порядок для них — это уравнять всех друг с другом, приблизиться к той самой мифической демократии и свободе, о которых так любят рассуждать неудачники, не способные или не умеющие стоять у власти.
Равенство? Какое, нахуй, может быть равенство в этом мире, безусловно подчиняющемся лишь одному закону — эволюции. Выживает сильнейший. Самый быстрый, самый ловкий, самый хитрый. Остальные буду подыхать, будут становиться мясом для тех, кто стоит выше их в пищевой цепи.
Пугливые и тупые антилопы никогда не станут равны с уверенными и смелыми львами, и никто не берётся с этим спорить. С чего же думать, будто у людей всё иначе?
Следующий звонок иерихонской трубой раздаётся прямо у него над ухом, вынуждая вздрогнуть и громко выругаться. Снова этот неизвестный номер.
— Андрей Леонидович, ну что же вы, — цокает языком мужчина, своей откровенной насмешкой всё глубже вырывая себе могилу. — Хуйло… Я же вроде представился: Разумовский Даниил Александрович, заместитель начальника…
— Послушай меня, мальчик. Меньше пизди и ищи то, что пытаешься найти, пока тебе не прищемили хвост вместе с яйцами. Ты зря тратишь моё время и напрягаешь людей, которые всё равно не найдут против меня ровным счётом ни-че-го.
— Вас, вероятно, ввели в заблуждение, гражданин Войцеховский. Все необходимые доказательства вашей вины уже у нас на руках. А обыски — лишь попытка обнаружить следы ваших подельников, если вы вдруг решите проявить благородство и откажетесь помогать следствию.
— Отличная попытка, — он качает головой и широко улыбается столь поразительной самоуверенности этого засранца, совсем молодого, судя по голосу. — Больше не беспокойте меня вашими фантазиями.
«Спать!» — приказывает внутренний голос, но уже по дороге в спальню он всё равно снова выхватывает телефон и впервые за этот безумный вечер набирает чей-то номер сам.
— Слушаю, — ровный и лишённый эмоций голос на том конце как обычно вызывает раздражение и неприязнь, потому что принадлежит живому воплощению одной из самых серьёзных его ошибок.
— Кирилл, какого хуя творится в компании? Ты уже там?
— Я думал, у нас каждый самостоятельно разбирается со своими проблемами, Андрей.
…
— Давай договоримся на берегу: ты сам разбираешься со всеми своими проблемами, окей? — говорит он жёстко, явно ошарашив сидящего напротив паренька подобным приветствием.
Впрочем, тот успешно проходит проверку. Смотрит растерянно и поспешно кивает, сильнее вжимается спиной в любезно предоставленный ему стул.
— Я понял, — отвечает тихо, по-видимому решив, что одного кивка будет недостаточно.
Андрей чуть смягчается, даже начинает улыбаться, стараясь скрыть собственное отвращение к этому уродцу. Не приведи его лично за руку Ибрагим, вышвырнул бы из своего кабинета взашей, решив, что внутрь пробрался какой-то поберушка.
Измождённый, худой, растрёпанный и весь какой-то… грязный. Один из тех людей, прикоснувшись к которым хочется сразу же тщательно помыть руки с мылом.
А ведь на лицо похож. Примерно как попытка посредственного художника повторить общепризнанный шедевр.
— Какие у тебя планы на жизнь в Москве? — интересуется скорее ради приличия, цепким взглядом следит за каждым изменением мимики, за каждым жестом своего сына, стараясь уловить в нём что-нибудь родное, кроме ничего не значащих внешних черт.
Но видит только странного и испуганного придурка, неумело пытающегося скрыть то, с каким восторгом и интересом его взгляд изучает прилепленные к стене бивни, наверняка желая узнать, настоящие ли те.
И зачем он только согласился взять его? Отец ведь был категорически против, предупреждал, что с генами той семейки ничего путного не вышло бы.
— Я хочу начать жизнь с нового листа, — со смущённой улыбкой произносит пацан, и ему остаётся только улыбнуться ещё шире и посмотреть на него со снисхождением и жалостью.
— Похвальное желание. А чем же ты занимался у себя в городе?
Кирилл мешкает с ответом, передёргивает плечами, словно чувствует между лопатками пронзительный взгляд стоящего в конце кабинета Ибрагима, нервно сцепляет пальцы у себя на коленях.
— Я подрабатывал вечерами и учился в колледже.
— В колледже. Хорошо, — кивает он, внимательно оглядывая болезненно-худые, с сильно выпирающими венами руки, синяки под глазами, будто сероватого оттенка кожу. Хоть следов от уколов и не заметно, но внешний вид сыночка и его многозначительная заминка не оставляют сомнений, что с наркотиками он знаком очень близко.
С другой стороны, так будет даже проще. Главное, пусть держится на расстоянии и нигде не отсвечивает, чтобы не было за него стыдно.
— Выбери себе что-нибудь здесь. Ну, институт какой, или что ты ещё захочешь. Я оплачу.
— Спасибо, — выдыхает восторженно паренёк и опускает взгляд вниз, словно догадывается, что его истинные занятия уже раскусили.
Такой он убогий. Ничего общего с тем умным и перспективным мальчиком, которого так нахваливала ему эта баба из социальной службы, уговаривая взять под своё крыло.
На самом деле были у него какие-то странные фантазии о том, каким он будет, его родной и единственный сын. Но в них загадочный парень Кирилл представлялся самоуверенным, очаровательно-нахальным, умным — примерно как сам Андрей, только на пятнадцать лет младше. Может быть, тогда они нашли бы общий язык, вместе бы отдыхали и стали кем-то вроде друзей.
Но вот это вот подобие на нормального человека никак не пробуждало в нём каких-то светлых отцовских чувств, лишь приводило в недоумение и вызывало брезгливость. И становилось досадно, ведь глядя на него Андрей то и дело вспоминал Лену, а мысли о ней всегда сопровождались непривычной и угнетающей тоской.