— Насколько я знаю, Ксюша умерла, — он разводит руками и злобно скалится, словно мы каким-то странным образом поменялись с ним местами. — У тебя есть ещё нелепые вопросы?
— Она звонила мне перед смертью. Говорила, что кто-то будет её искать. Полиция отказывается заводить уголовное дело, ссылаясь на рядовое ограбление, но у неё ведь… Ай! — он прерывает меня, резко и больно хватая за локоть, и дёргает на себя.
— Ты от меня что хочешь, а, Машка? Я тебе не друг, чтобы слушать эти душевные излияния и вникать в чужие проблемы, — Кирилл не говорит, он злобно шипит мне прямо в лицо, позволяя ощутить запах выпитого недавно алкоголя, сигарет и ментоловой жвачки. И именно в этот момент я понимаю, что всё было напрасно: потраченные на билет и хостел деньги, вечера и ночи под промозглым ветром, ожидание встречи с единственным человеком, который мог бы дать ответы на все мои вопросы.
Сейчас я испытывала стыд за собственную наивность. За необъяснимую уверенность в том, что деньги и власть не могут выжечь личность, за веру в какие-то светлые воспоминания из прошлого, больше не имеющие ничего общего с действительностью.
— Я всё равно узнаю, что случилось! — уверенно отвечаю я, стараясь не показывать лёгкий страх перед ним, яростно выдираю руку из длинных пальцев, сомкнувшихся выше локтя как капкан. А он начинает смеяться и тащит меня вслед за собой.
— Пойдём-ка, я тебе сейчас всё расскажу, — весело протягивает Кирилл, пока я упираюсь ногами во влажный асфальт и пытаюсь вырваться, судорожно оглядываясь по сторонам. Нас точно видят, но никто не вмешивается, из-за чего меня начинает слегка потряхивать от страха. Последнее, что можно сделать — закричать «помогите!», но прежде чем я успеваю набрать полные лёгкие воздуха, его ладонь грубо затыкает мне рот. — Не дёргайся. Ма-шень-ка, — растягивает моё имя предупреждающе, с такой откровенно сочащейся угрозой, что мне приходится подчиниться.
Моя покорность явно подкупает его. Даже оставшись жить буквально на улице и не имея ни копейки за душой, он любил держать всё под своим контролем. Просыпался утром и рассказывал нам, куда мы сегодня пойдём и чем будем заниматься, не задумываясь о том, чтобы спросить нашего мнения и не слушая возражений. Ксюше было плевать, она бы за ним, наверное, и на край света пошла, а я просто всюду покорно следовала за ними хмурой и угрюмой тучей.
Краем глаза я вижу злобную усмешку на его губах и почему-то уверена, что сейчас он думает о том же. Приятно знать, что ничего не изменилось. Приятно чувствовать свою власть над другим человеком, никогда не способным дать отпор. Тогда — в силу возраста. Сейчас — очевидной разницы в социальном статусе.
Кирилл останавливается и отпускает мою руку, раздаётся короткий звуковой сигнал у стоящей на обочине машины, в отполированном до блеска крыле которой отражаются тусклые маячки фонарей. Я молю Бога о помощи и что есть силы вонзаю зубы в его ладонь, одновременно с тем предпринимая внезапный рывок в сторону, чтобы убежать. Вряд ли он знаком с грязными закоулками у соседних от фешенебельного клуба домов, а я вот успела познакомиться с ними поближе за все предыдущие вечера ожидания. Немного обидно, что с такой надеждой я ждала именно его.
В книгах и фильмах подобный манёвр всегда заканчивается успешно, но мне сегодня не везёт и Кирилла я просто нереально злю своей выходкой. Не успеваю сделать даже шага в сторону, как оказываюсь перехвачена его рукой и чувствую, как пальцы сильно тыкают под рёбра, заставляя изогнуться от острой боли. В глазах темнеет и плывёт. Он лишь на мгновение убирает ладонь, позволяя сделать один рваный глоток воздуха, а потом прижимает ещё крепче к моему лицу. От резкого шлепка губ об собственные зубы во рту появляется привкус крови.
Пока он заталкивает меня в машину, я вспоминаю о том, как примерно за пару недель до его отъезда неудачно упала с велосипеда, разбив себе колено до огромной кровавой раны, оказавшейся щедро присыпанной землёй и ошмётками выгоревшей на солнце сухой травы. Он аккуратно вытаскивал каждую соринку, пока ребята ездили домой за аптечкой, а потом не выдержал и вырвал из рук Ксюши промоченную ватку, которой та усердно елозила по самому ободранному месту, стараясь обработать как следует. «Ты же делаешь ей больно!» — покачал головой Кирилл и ловко плеснул на ранку перекисью, сверху щедро налил зелёнки, расползшейся тонкими струйками до щиколотки. Так и правда было лучше. Некрасиво, но совсем не больно.
Наверное, ему часто приходилось обрабатывать раны. Говорили, было время, когда его мать постоянно падала — я не помнила этого в силу своего возраста. На моей памяти она уже еле поднималась с кровати и выходила из дома только чтобы добраться до больницы.
Кажется, за эту машину, кредитку и внешний лоск Кирилл расплатился всем человечным, что в нём когда-то было.
Он садится за руль, заводит мотор и раздаётся тихий щелчок заблокированных дверей. Почему-то пугает больше не сам факт того, что он собирается куда-то меня везти, а то, что делать это намерен изрядно пьяным. Страх сковывает спину ледяным панцирем и пытается вытеснить из головы все отчаянные, на грани неминуемого провала идеи о побеге.
Машина срывается с места почти бесшумно. Вопрос о том, куда мы едем, застревает комком посреди горла, смачиваемый кровью, сочащейся из разбитых губ так обильно, что приходится часто и судорожно её глотать. Я совершенно не представляю, что нужно говорить и стоит ли вообще открывать рот, пока Кирилл настолько взбешён. Хотя во мне до сих пор живёт странная уверенность: он ничего мне не сделает.
Только уверенность эта ложная, обманчивая, основанная скорее на образе того парня, которого больше не существует. И мне нужно какое-то время, чтобы смириться с этим.
В принципе, Ксюшу я потеряла тоже задолго до её смерти.
— Что тебе? — рычит он в телефон, выворачивая на какое-то шоссе так резко, что мне приходится в ужасе вцепиться в ручку двери и всё же пристегнуться, смирившись с тем, что машину я покину только с его согласия. Слышу высокие нотки женского голоса, доносящиеся из динамика. — Домой едь. Я занят.
Он не успевает убрать телефон в карман, как тот снова начинает брякать какую-то незамысловатую мелодию.
— Я сказал: едь домой! — почти орёт Кирилл и снова бросает трубку. Теперь он ещё злее, и я вжимаюсь в спинку сидения, стараясь даже не дышать. Знаю: в такой момент лучше притихнуть и переждать самый пик ярости, чтобы не навлечь весь гнев на себя.
Какая удача, что я уже научилась отбрасывать свой гонор, по тягуче-спиртовому запаху распознавая опасность. Какая жалость, что пьяные неадекватные мужчины становятся неотъемлемой составляющей моей жизни.
— Итак, Соколова. Зачем ты сюда приехала? — спрашивает он неожиданно спокойным тоном, пытаясь подкупить своей наигранной доброжелательностью. Это совсем глупо и неуместно теперь, поэтому я вся напрягаюсь и сжимаюсь, не зная как правильно реагировать.
— Я хочу узнать, что случилось с Ксюшей, — эхом повторяю фразу, последние две недели беспрестанно звучащую в голове. Как проклятие. Как наказание за все обиды на сестру, что копила в себе годами и ни разу не осмелилась озвучить.
«Что случилось с Ксюшей?» — последняя мысль перед сном и первая после пробуждения. Крупинки не растворившегося сахара в кофе из пакетика «три в одном». Химический привкус в самой дешёвой лапше из ближайшего круглосуточного. Слёзы, пролившиеся только раз, с первым комком земли, упавшим на крышку гроба.
На самом деле мне хочется спросить совсем другое.
Что случилось с тобой, Кирилл?
— Неправильный ответ! — усмехается он и резко выворачивает руль, отчего машина почти закручивается на влажной дороге. Я беззвучно охаю и сжимаю ручку двери до боли в костяшках, на мгновение прикрывая глаза. Внедорожник непринуждённо выруливает обратно на полосу и несётся вперёд, виляя между редко встречающимися машинами. — Попробуешь ещё раз?
Я даю себе маленькую передышку, чтобы вернуть голосу спокойствие и немного унять ускорившийся пульс. Я знаю эту игру. Именно поэтому внутри появляется неприятный, мутный осадок беспощадно опороченных воспоминаний.