— Последний раз твоё неадекватное веселье закончилось для меня незапланированной остановкой на МКАД, — я всё же опускаюсь на свой стул, выждав достаточное время с момента его отвратительно-властного приглашающего жеста, хотя дурой себя всё равно ощущаю. Как будто все странные причины, руководящие моими поступками, вместе с моими звонками, смс и историей браузера транслируются прямиком к нему в ноутбук.
Стыдно вести себя ещё глупее, чем в свои тринадцать.
— Я бы рад обсудить самую незабываемую ночь в твоей жизни, но у нас есть работа, — он искренне забавляется и ждёт от меня хоть какой-то реакции, а получает лишь равнодушный пустой взгляд и мизерную преграду между нами в виде специально приоткрытого мной ноутбука. — Сейчас будем запускать программу у меня в офисе. Флешку я оставил, систему безопасности продублировал на свой телефон, так что любой сигнал тревоги из компании моментально поступит лично мне. Если всё пройдёт как следует, к утру получим первые данные.
— Почему к утру? — встреваю я, сразу улавливая расхождение с той информацией, которую рассказывал мне Рома при первом знакомстве с программой.
— Потому что у нас возникли проблемы и поменялись планы, — пожимает плечами Кирилл и тут же обращается к крайне взволнованному Ромке, взбудораженному и раскрасневшемуся. — Объяснишь, что к чему?
— Да, я это… В общем, как узнал Глеб, в компаниях недавно была установлена система защиты, которая реагирует на попытки быстро и резко передать большой объём информации что внутрь системы, что из неё. Это достаточно частая и простая схема защититься от хакерских атак, но нам она сильно помешала, поэтому программу пришлось подкорректировать так, что данные будут переданы не все разом, как предполагалось изначально, а вытекать небольшими порциями.
Следующие минут десять я старательно выпадаю из общего разговора, сталкиваясь со слишком большим количеством терминов и только в общих чертах понимаю, о чём именно они так увлечённо спорят. Моя задача, цель, работа — цифры, которые совсем скоро появятся передо мной и, возможно, смогут приблизить к ответу на главный вопрос последних нескольких лет.
Что случилось с Ксюшей?
Запуск программы происходит как-то внезапно не только для меня, но и для Ромы с Глебом. Кирилл просто замолкает на пару мгновений, предоставляя им возможность закончить обсуждение того, в какое время лучше начинать, а потом коротко сообщает «готово» и спокойно выдерживает на себе их возмущённо-испуганные взгляды.
Первые секунды наполнены волнением и предчувствием чего-то ужасного, и все оторопело смотрят на ноутбук Зайцева, словно тот может взорваться как недостаточно испробованный перед первым запуском космический корабль. И только Кирилл улыбается торжествующе, а в глазах его разгорается лютый пожар, беспощадно охватывающий хвойную зелень и обращающий её в чёрные угли. Это огонь победы над своими страхами и опасной решимости идти до конца в этой войне.
И я бесстыдно пялюсь на него и понимаю, что ему важна не столько успешность задуманного плана, сколько само ощущение того, что у него хватило наглости вообще всё это начать. Спланировать. Продумать. Претворить в жизнь собственное детище, которое нагнёт раком две компании с отменным штатом специалистов в области информационной безопасности.
И самое главное — компанию собственного отца.
Ожидание растягивается и противно липнет к рукам, как пережёванная жвачка, сигаретный дым нагло заползает в квартиру с балкона, куда все выбегают покурить, чтобы отвлечься на пару минут и охладиться влажным мартовским воздухом, а растворимый кофе сегодня какой-то особенно паршивый на вкус, зато привычно бодрит своим горьковатым ароматом.
Я пытаюсь заниматься своими делами для аспирантуры, но сосредоточиться никак не получается, и мысли расползаются бесформенной вязкой субстанцией, и слух против воли цепляется за каждый шорох. Но самое отвратительное, что я из раза в раз обнаруживаю, что сфокусировалась уже не на мигающем на экране ноутбука курсоре, а на верхней пуговице белой рубашки Кирилла.
Мой прямой и пронзительный взгляд он трактует по-своему, как и чрезмерную задумчивость и рассеянность, вообще мне не свойственную.
— Полагаю, особой необходимости сидеть здесь у нас нет, — замечает он, демонстративно поглядывая на часы, — можем расходиться спать. Если нам нужно будет срочно бежать из страны, я дам вам знать.
— Я пока разложу кресло в гостиной, — срывается с места суетящийся пуще прежнего Ромка, но оказывается решительно перехвачен за руку уже почти в дверях.
— Не надо. Кирилл не будет ложиться, а я пока уйду, — спокойно поясняет Глеб и получает согласный кивок от Зайцева, слишком усердствующего с самоуверенной улыбкой, чтобы можно было в неё поверить.
В постели я долго кручусь, жмурюсь и стискиваю пальцами подушку, но заснуть получается только в тот момент, когда приходит смирение с очередной бессонной ночью.
Сквозь густое сплетение ветвей над головой почти не видно солнечного света, и тьма издевательски неторопливо подбирается ко мне со всех сторон, когтистыми лапами впивается в щиколотки, сбивает с ног, наваливается сверху тяжёлой ледяной тушей и сдавливает моё горло, не позволяя дышать. Я дёргаюсь, извиваюсь, отчаянно хриплю, пытаясь скинуть её с себя, но как и всегда отчаянно проигрываю в этой неравной схватке. Сердце заходится от страха, грудь сдавливает невыносимой болью и вместе с противным хрустом трескающихся рёбер меня вышвыривает обратно в реальность, гнетущую намного сильнее этих кошмаров.
В ванной комнате я оказываюсь быстрее, чем успеваю толком проснуться. Стою прямо в темноте, вцепившись в края скользкой раковины и склонившись так низко, что в лицо бьют брызги включённой на максимальный напор холодной воды. И мне так страшно, чёрт побери, что хочется забиться в ближайший угол и никогда оттуда не вылезать. Покрыться плесенью, заржаветь, сгнить заживо или исчезнуть.
Всё, что угодно, лишь бы больше не оставаться на очную ставку со своими внутренними демонами.
На кухне горит свет, и ноги сами несут меня к нему навстречу, а разум охотно подкидывает достойные варианты оправданий собственной слабости. На этот раз меня не удивляет вид работающего в половине четвёртого ночи Кирилла, как не задевает и тот факт, что моё появление он снова предпочитает не замечать.
— Хотелось бы верить, что спать тебе мешает совесть, — срывается с моих губ, по которым тут же хочется сильно хлопнуть ладонью. Разбить их до крови и наказать за предательство, за чёртов сговор против меня же, пронесённый сквозь многие годы.
— Увы, спать мне мешает только переписка с деловыми партнёрами из Токио, — его взгляд продолжает избегать меня, но один уголок губ тоже предательски ползёт вверх, словно моё предположение кажется ему по-настоящему забавным. Пальцы отрываются от клавиатуры, быстро снимают и откладывают в сторону очки, а потом яростно трут переносицу.
Рукава рубашки закатаны им почти до локтя, выставляя напоказ огромный шрам, тянущийся через всё предплечье его правой руки. Длинный, кривой и глубокий, вызывающе-алого цвета, он выглядывает из-под белоснежной ткани, перекручивается и сплетается с рисунком сильно выпирающих вен и внезапно останавливается на запястье, словно ныряет вглубь загорелой кожи и прочно закрепляется под ней.
Я смотрю на эту метку, грубую и уродливую, и от участившегося дыхания во рту становится почти болезненно сухо. Чувства, противоречивые и не до конца понятные, сплетаются внутри тугим комом, который распекает грудь, резко срывается, падает в самый низ живота и разлетается там горячими искрами.
Растерянно мечусь взглядом по столу, по инерции хватаю кружку, успевая отметить, что теперь она точно моя, — на краю белой глазури ещё красуется смазанный отпечаток персиковой помады, — и делаю жадный глоток.
Кофе горячий, крепкий и ароматный. Явно сварен, а не разведён кипятком из гранул, потому что у меня на языке остаётся лёгкий осадок мельчайших кофейных песчинок. И на этот раз — с сахаром.