Он ждёт от меня какой-то реакции, а я жду продолжения внезапной исповеди. И с пугающим равнодушием отмечаю, что я его понимаю. Немного растеряна, немного злюсь, немного обижена — но всё равно понимаю, что он не обязан был спасать Ксюшу из того дерьма, в которое она сама с удовольствием влезла.
Почему же тогда я не могу простить её смерть Кириллу?
— Тогда никто и подумать не мог, что её убьют. Слабое оправдание, но всё же. Ввязываться в её проблемы мне абсолютно не хотелось, тем более сама Ксюша… не умела отказывать себе в удовольствии. Ни в мужчинах, ни в деньгах, ни в перспективе спихнуть на кого-нибудь ответственность за то, что натворила.
— Это и есть твои «личные причины»?
— Да, — он кивает и отворачивается, упираясь взглядом в расстилающуюся на улице ночь. И мы оба молчим, вслушиваясь в гудящие в отдалении машины и чуть вздрагиваем, когда наклоняемые порывом ветра ветви дерева скребут по крыше. — У меня, к сожалению, ещё осталась совесть и она не даёт мне спокойно спать по ночам из-за случившегося.
— Почему не рассказал об этом раньше?
— Кирилл был против. Стандартная игра в «плохой-хороший». Ты изначально была настроена к нему сугубо отрицательно, значит мне досталась роль того, кому ты хотя бы теоретически смогла бы довериться, — непроизвольно фыркаю, ощущая, как начинает накатывать истерический смех.
Слишком много для одного дня. Слишком много правды, прошлого, чувств. Я и сама как эти голые, кривые и почерневшие ветви над нашими головами: бьюсь в заведомо ложные двери, жалобно сгибаюсь под дуновением проблем и чувствую, что вот-вот сломаюсь.
— И зачем мне это знать сейчас? — с вызовом интересуюсь у него, сжимая ручку двери с такой силой, что пальцы ноют от боли. Сжать бы их в кулак и бить со всей силы, обдирая кожу в кровь, завывая от безысходности и с наслаждением и ненавистью к себе смотреть, как на сухой извилистой коре остаются алые мазки.
Отчаяние — талантливый и беспощадный художник, рисующий линии жизни прямо на теле. Светлые пятна на вечно сбитых коленях, белёсые чёрточки на пальцах и чёрную трещину на душе.
— Ты же умная девушка, Маша. Сделай из этого правильные выводы.
***
Прохладный воздух так и льётся из приоткрытого окна, и соски встают колом, призывно выпирая под наброшенной прямо на голое тело тонкой клетчатой рубашкой. Я прикрываю глаза, но всё равно чувствую его настырный, бесстыдный взгляд, направленный прямиком на грудь, и не пытаюсь прикрыться. Напротив, откидываюсь на спинку сидения и максимально расслабляюсь, уже ощущая приятно-давящее тепло между ног.
Пальцы медленно обводят сначала один сосок, потом прихватывают второй, ловко действуя даже через ткань. Неторопливо распахивают края уже расстёгнутой рубашки и повторяют то же самое на голой коже, очень нежно поглаживают живот и снова грубо сминают грудь. Больно. Приятно. От этого контраста завожусь намного быстрее и сильнее обычного, шумно выдыхаю перезрелый воздух, скопившийся в лёгких, пока я напрочь забывала дышать.
— Я знаю, как сильно ты этого хочешь, — голос Глеба еле различим, хриплым шёпотом прорывается сквозь бушующий водопад моральных принципов в моей голове. Они скрываются и падают вниз, разбиваются брызгами и расползаются влажным пятном желания по моим трусам.
Всё происходит так быстро, будто кто-то прокручивает киноплёнку, чтобы поскорее добраться до самого интересного места. Из памяти выпадает момент, когда его ремень и ширинка Глеба оказываются расстегнуты, и в мою ладонь ложится горячий и налившийся кровью член, уже чуть влажный на головке от выделившейся смазки. И ритмичные, поступательные движения становятся хаотичными и резкими, когда его зубы сжимаются вокруг ареолы и язык усердно вылизывает сосок.
Перелезть к нему на колени получается за какие-то доли секунды. Сразу раздвигаю ноги и направляю член прямо в себя, протяжно стону от почти забытого потрясающего чувства наполненности внутри. Чувствую, как сквозняк проходится по нашим разгорячённым телам и исподтишка шлёпает холодом по внутренней стороне моих бёдер, перепачканных собственной влагой. Из меня так течёт, что первые же размашистые толчки сопровождаются пошлыми мокрыми шлепками тел друг о друга.
Сдерживаться больше не получается, и я стону, скулю, вскрикиваю, насаживаясь на него так глубоко, что порой становится больно. Кажется, ещё чуть-чуть и меня просто порвёт изнутри, но остановиться сейчас точно будет подобно смерти.
И мои ладони впиваются в его широкие плечи, царапают шелковистую ткань рубашки, дёргают за воротничок, отрывая верхние пуговицы, лишь бы добраться до шеи и покрывать её быстрыми пылкими поцелуями. Язык с нажимом проходится по сильно выступающему кадыку, зубы покусывают подбородок и сжимают кожу над быстро пульсирующей веной.
Он прижимает меня ближе, одной ладонью давит на поясницу, а второй зарывается в волосы, хватает их в кулак и с силой оттягивает, срывая с моих губ жалобно-удовлетворённый вскрик. Сводит с ума ощущение на себе этих сильных рук, с раздувшимися от желания и напряжения венами, с длинными тонкими пальцами, прикосновения которых мне хочется узнать на каждом сантиметре своего тела. Хочется почувствовать, как они будут яростно и грубо трахать меня, как надавят подушечками на нижнюю губу, безмолвно приказывая открыть рот и облизать их.
Я беспомощно дёргаюсь на нём, боясь спугнуть подступающий огромной горячей волной оргазм. Замираю и позволяю вколачиваться в себя, посылая нахер самоконтроль и отдаваясь на волю его бешеному темпу.
Только зарываюсь в плотные волнистые волосы и жадно вдыхаю в себя наркотически-приятный хвойный запах.
— Тише-тише, — шепчет он мне на ушко, но непрошеные слёзы уже по-осеннему шквальным ливнем бегут по щекам и впитываются в его угольно-чёрную рубашку. Я всхлипываю, отстраняюсь и решаюсь наконец открыть глаза и взглянуть в пугающе-тёмные глаза Кирилла.
Но вместо этого вижу полосы света, падающие на потолок из узкого окна. Кажется, ощущаю что-то горьковатое на губах и слышу странные шорохи прямо за стеной своей комнаты.
Подскакиваю с кровати так резко, что тут же начинает кружиться голова, но всё равно подлетаю к двери, не задумываясь открываю замок и настежь распахиваю дверь. В коридоре стоит, привалившись к ближайшей стене, растрёпанная и уже слегка потрёпанная этим вечером девушка. Короткое облегающее платье задралось так, что еле прикрывает ягодицы, а пальчики мёртвой хваткой сжимают маленькую блестящую сумочку.
— Прааасти…те, — еле протягивает она, с трудом сфокусировав на мне взгляд, и я тут же хлопаю дверью и закрываюсь изнутри, с трудом справляясь с замком из-за нервной дрожи.
Шляющиеся по ночам пьяные студентки в нашем общежитии стали нормой с приходом нового вахтёра, за тысячу готового закрыть глаза на нарушение режима, а за пять — пропустить внутрь хоть целую футбольную команду гостей.
Что-то тянет внутри, словно камень привязали к сердцу. Какое-то раздражающее разочарование от того, что мои сомнения, опасения, предположения не оправдались, и наяву я не увидела того, кого снова почувствовала во сне.
***
— Может быть сделаешь лицо попроще? — исподтишка бросает Кирилл, и я приподнимаю глаза над ноутбуком, бросая на него совершенно равнодушный взгляд.
Хочется плюнуть ему в лицо, застывшее в надменно-презрительном выражении, чтобы обильная, пропитанная его же ядом слюна скатывалась по этому тонкому носу с раздувающимся от гнева крыльями и чётко очерченным, недовольно скривившимся губам. Останавливает только осознание того, что своим показным спокойствием я вывожу его из себя ещё сильнее.
— Может быть ты будешь работать, а не смотреть на меня? — моё предложение зависает над столом, запутавшись в плотной пелене настолько густого и едкого сигаретного дыма, что выгнать его из кухни не получается даже настежь открыв окно. Глеб и Рома усердно изображают из себя глухонемых, уставившись каждый в свой экран, и я тоже опускаю взгляд вниз, на разложенные под рукой таблицы, сплошь усеянные цифрами.
Слишком много чести продолжать на него смотреть.