Пларгун накинул доху, надел шапку и, выйдя следом, замер.
Шагах в двадцати от избушки, запрокинув точеную голову с великолепными пышными рогами, судорожно бился дикий олень.
Уже потом, в избушке, после того как добычу освежевали, старик объяснил: зная, что в глубокий снег олени не любят делать переходы, он пошел по следу девушки, которая рассказала, что в четверти дня ходьбы отсюда пасется стадо оленей. Глубокий снег тяжело преодолевать тонконогому оленю. Поэтому его нетрудно нагнать на лыжах. И старик отбил хора и пригнал его к избушке, как домашнюю скотину…
Старик выхватил нож, пригнулся и точным движением вскрыл вену на шее оленя. Кровь хлесткой струей ударила в подставленный чайник.
— Пей! — приказал старик.
Пларгун упал на колени, подрезал струю сложенными лодочкой ладонями и припал иссохшими губами к горячей крови.
Он пил долго и жадно: истощенный организм, замученный цингой, требовал немедленной помощи…
Держался некрепкий мороз, к которому легко притерпеться. Если находишься в движении, даже становится жарко, хотя на тебе только ватная телогрейка.
Ловушки давно ждут хозяина. А за эти дни Пларгун заметно окреп.
Оба охотника ушли вместе по лыжне Пларгуна. У хребта с вершиной-гольцом старик сойдет на свою лыжню.
Когда стали на лыжи, Лучка кивнул на медвежью тушу.
— Что ты будешь делать с ним?
— Да ничего. Оставлю мышам.
— Будет корм — будут мыши. Будут мыши — будут соболи, — сказал старик.
Охотники двигались легко — впереди Пларгун, за ним — старик.
Накатанная лыжня сверкала под сильным солнцем, вела по распадкам и по взгоркам.
Пларгун обратил внимание на то, что сучья и колоды, ранее спрятанные под толстым слоем снега, теперь чернеют тут и там, будто кто сдул с них снег.
Следы соболей испещрили тайгу вдоль и поперек. Вся лесная живность воспользовалась затишьем, спешила пополнить свои запасы. Мыши и те вышли из-под снега и прострочили сугробы мелкими убористыми стежками.
У первой ставки охотники остановились изумленные: капкан черным крестом выделялся на снегу. Лучка досадливо покачал головой: кто же так маскирует капкан — он весь на виду.
— Просто-напросто снег испарился сверху.
— Что ты сказал? — переспросил Лучка.
— Снег, говорю, испарился сверху, над капканом.
Старик нерешительно покачал головой.
Через минуту-другую открытие заставило их задуматься. На снегу рядом с капканом и оголившейся, источенной мышами привадой будто кто-то насыпал мелкой древесной трухи. Но труха была слишком правильных размеров и странного зеленоватого цвета. Пларгун нагнулся, ногтем выковырял сперва одну крошку, потом вторую. Помял пальцами и понюхал.
Старик внимательно следил за ним.
— Что это?
Но Пларгун от обиды и ярости уже не слышал старика.
…Снег… Берлога… Куртка Нехана… Махорка в кармане… Испуганный взгляд Нехана и торопливое: «Это для жертвоприношений!» Подлец, вот как ты приносишь жертвы!
— Что это? — переспросил старик.
— Дух! Злой дух! — гневно закричал юноша.
Старик наклонился над желтыми крошками, дрожащими крючковатыми пальцами выковырял несколько штук, растер о мозоли на подушечках пальцев и поднес к носу.
Махорочные крошки нашли и у второй ловушки, и у третьей…
— Вот он, злой дух. Злой дух — человек! А не какой-нибудь там всевышний или еще кто, которого никогда и нигде не было!
Гнев придал юноше силу, он шел широким шагом. Старик едва поспевал за ним.
У стыка Округлой сопки и хребта с гольцом охотники переступили на лыжню Нехана.
Мирл лежал под сугробом с подветренной стороны наполовину занесенной снегом избушки и нежился на солнце. Нехан не имел обыкновения держать собаку в избушке — считал, что домашние запахи притупляют у собаки нюх, и даже в самые лютые бураны не впускал Мирла в дом.
Мирл услышал скрип снега, поднял толстомордую голову, повел обвисшими ушами в белесых шрамах — память о многочисленных драках с другими собаками, негромко гавкнул.
Нехан приоткрыл дверь, высунул лохматую густочерную голову: по его лыжне не спеша приближались двое.
«С чего они решили навестить меня?» — подумал он и, накинув на плечи телогрейку, вышел навстечу.
Двое подходили медленно и сурово. Даже не поздоровались. Нехан, привыкший к тому, что его почитали, сразу почувствовал что-то неладное.
Охотники молча сняли лыжи и повесили на сук корявой лиственницы, что стоит у избушки. Туда же повесили котомки и ружья.