– И пожертвовать церкви, я полагаю? – ядовито заметила Иммеле.
Прелат ощетинился, но снова был вынужден расплыться в заискивающей улыбке.
– Церковь никогда ничего не требует, ваше величество, все пожертвования сугубо добровольны. Но если король пожелает пожертвовать это золото и камни церкви, кто я такой, чтобы этому противиться? В таком случае я лично прослежу, чтобы их пустили на благие нужды.
– Нужды священников, надо понимать?
Теабран испепелил жену взглядом.
– Мама… – послышался едва различимый в шуме снаружи слабый надтреснутый голос.
Сердце Иммеле сжалось до размера горошины.
– Ройс, – испуганно прошептала женщина, узнав голос своего ребёнка, и отдёрнула занавеску. – Ройс!
Темноту кареты тараном разбил яркий солнечный столб. Вместе с ним внутрь ворвался смрад разлагающейся на жаре плоти, запёкшейся крови и пыли. От запаха прогорклого пота защекотало в носу.
– Ройс!
Недалеко от того места, где карета пробивала себе путь по окровавленным останкам, среди груды изрубленных тел и оружия шевельнулось что-то чёрное.
– Мама…
Рядом с грудой изломанного металла и ошпаренной раскалённым маслом бычьей тушей заблестели длинные волнистые волосы. Показалась покрытая кровью рука.
– Остановите карету! – закричала Иммеле. – Стойте!
Карета резко остановилась, упёршись в тушу коня.
– Дитя!..
Теабран открыл глаза.
Снова этот сон. И снова как наяву. Он сел на кровати и огляделся. Спальню копьём пронзал солнечный луч и падал точно на подушку, где только что спал король.
Он встал и подошёл к окну. От стёкол в стрельчатых окнах башни Юрто, чью увитую плющом стену было видно слева, отражались лучи нового дня. Окна горели, будто изнутри Туренсворд пожирало пламя.
Глава 1 Победителей не судят
Посередине главной гостевой комнаты Туренсворда сидела маленькая, похожая на мумию овцы старуха. Её небольшие водянистые глаза смотрели жёстко, если не сказать жестоко, хотя она и старалась придать своему взгляду выражение мудрости и глубины (как она себе их представляла), а тонкие губы её были сжаты в ниточку в попытке придать своему облику, опять же по её представлению, решительность, свойственную представителям благородных домов. Кожа её была бледной и сухой, как старый выцветший пергамент, а волосы, завязанные в модный в Приграничье лет сорок назад тугой пучок на затылке, – совершенно седыми и тусклыми, как и редкие волоски усиков на губе, среди которых сидела жирная бородавка. В руках она сжимала маленький «Четырёхлистник» из травленой бычьей кожи и золотой цветок чистотела, который придворный художник всё время просил держать чуть повыше, чтобы не нарушать композицию.
– Леди Улисса, – очень вежливо просил он, несмотря на нарастающее в его душе раздражение, когда бабка короля в очередной раз опускала реквизит, – руку чуть-чуть выше, да, вот так. Иначе на ваши пальцы падает тень от платья и скрывает украшения. Теперь намного лучше.
За спиной леди Улиссы стоял уже оформленный в раму из дорогой породы эвдонского тиса портрет её дочери, которой по завершении неофициальной коронации сразу после битвы у стен города был дарован почётный титул королевы-матери. И хотя настоящая коронация ожидалась ещё только через несколько недель, на портрете леди Петра уже была изображена в золотой плетёной диадемке, которая возвещала о её высоком титуле, и в чёрном кушаке с вышивкой в виде короны, который носили вдовствующие королевы. Сама леди Петра с поистине царским величием сидела чуть поодаль от огороженного шёлковой драпировкой под портрет пространства и вышивала.
Вопреки тому, что местность, где находился её фамильный замок Адельхейд, была далека от столицы и незнакома с лоском придворной жизни, в леди Петре всегда чувствовалась какая-то чуждая Приграничью королевская стать. Леди Улисса сразу разглядела это необычное свойство в своей дочери, едва та научилась сидеть, и потому всегда предполагала, что рано или поздно обстоятельства сложатся так, что Петра окажется в Туренсворде в роли камеристки принцессы или самой королевы. Но даже она, с её честолюбием и желанием вырваться из захолустного Приграничья, не помышляла, что однажды единственный подвернувшийся ей шанс воплотить мечты в реальность обернётся для дочери результатом, который превзойдёт все её чаяния.
Устав от сосредоточенного вышивания золотыми стежками, Петра иногда переводила взгляд на рубиновый перстень матери, который та нашла в шкатулке королевы Суаве и с которым теперь не расставалась, как с настоящим трофеем, добытым в кровавой схватке; иногда – на сапфировую заколку принцессы Вечеры в её волосах; а когда же ей надоедало любоваться сверкающими на солнце самоцветами матери и сравнивать их со своими драгоценностями, она созерцала собственный портрет. Изображение на холсте вполне отвечало её чувству прекрасного, потому что, как любая, уже не юная, но красивая женщина, леди Петра ценила то, с каким мастерством художник сумел подчеркнуть достоинства её внешности и скрыл незначительные недостатки в виде морщинок. Впрочем, по отнюдь не скромному мнению леди Улиссы, её дочь всё ещё сохранила привлекательность, которой когда-то был покорён сам король Эссегрид Золотой Щит.