свободы мышления, состоит в том, чтобы довести ее до последнего предела, благодаря чему она превратится в свободу воли, и в том, чтобы реализовать эту последнюю в качестве принципа новой эпохи, то и конечной целью воспитания будет уже ни в ком случае не знание, а порожденная знанием воля, а лозунгом для того, что выступает ее целью, будет: личностный, или свободный человек. Сама истина состоит не в чем ином, как в откровении себя самого, а для этого требуется сначала найти себя самого, освободиться от всего чуждого, крайнее абстрагирование или избавление от всякого авторитета, вновь обретенная наивность. Школа не готовит таких целиком и полностью подлинных людей; и если они все-таки существуют, то существуют вопреки школе. Она, конечно, делает нас хозяевами вещей, а в лучшем случае и хозяевами своей собственной природы; но она не делает нас свободными натурами. Никакое даже самое основательное и обширное знание, никакое остроумие и глубокомыслие, никакая диалектическая изощренность не предохранит нас от пошлости мышления и воления. И если мы не уносим с собою из школы эгоизм, то это, конечно, не ее заслуга. Любой род соответствующего тщеславия и любой род корыстолюбия, карьеризма, механического и раболепного служебного усердия, двурушничества и т. д. связан как с обширными знаниями, так и с изящной, классической образованностью, а поскольку вся эта ученость не оказывает никакого влияния на наше нравственное поведение, то нередко ей выпадает участь оказаться забытым в той мере, в какой оно не употребляется: человек отрясает прах школы от ног своих. И все это потому, что образования ищут только в сфере формального или материального, самое большее того и другого вместе, а не в истине, не в воспитании истинного человека. Правда, реалисты достигают некоторого успеха, требуя, чтобы ученик находил в жизни и понимал то, чему учится: к примеру, Дистервег6 умеет много рассуждать о «принципе оживления»; но и тут объект — не истина, а что-нибудь позитивное (куда причисляется и религия), и ученика учат согласовывать и связывать это с суммой уже накопленных им позитивных знаний, причем он ничуть не возвышается над грубостью непосредственного переживания и созерцания и не получает никакого стимула работать дальше с духом, приобретенным в результате созерцания, и созидать с его помощью, то есть быть умозрительным, а на практике это означает то же самое, что быть и нравственно действовать. Наоборот, считается, что достаточно воспитать людей понятливых; о людях разумных тут даже и не помышляют; понимать окружающие вещи и данности — на этом все должно остановиться, а понимание самого себя представляется делом, предназначенным далеко не для каждого. Вот и требуют развивать в себе вкус ко всему позитивному, будь то к его формальной или материальной стороне, и учат: довольствуйся одним позитивным. Как и в известных других областях, в педагогике тоже не допускают проявления свободы, силе оппозиции не дают слова: нужна только покорность. Преследуются лишь формальные и материальные цели, и из гуманистических питомников выходят лишь ученые, а из питомников реалистических — лишь «полезные граждане», причем те и другие — не более чем покорные люди. Наша добрая основа непослушания мощно подавляется, а вместе с нею — и рост знания до свободной воли. Результат такого школьного воспитания — филистерство. Как в детстве мы приучаемся приспосабливаться ко всему, что нам задают, так же и во взрослой жизни мы приноравливаемся, примиряемся с позитивной жизнью, приспосабливаемся к эпохе и становимся ее рабами и так называемыми хорошими гражданами. А где же вместо вскормленной покорности укрепляется дух оппозиции, где вместо человека учащегося воспитывают человека созидающего, где учитель превращается в соратника, где он понимает знание как переходящее в воление, где целью признается человек свободный, а не просто образованный? Увы, лишь в очень немногих местах. Однако должно распространиться понимание того, что не образование, не цивилизация — высшая задача человека, а занятие самим собой. Будем ли мы по этой причине пренебрегать образованием? Так же мало, как мало мы были настроены лишиться свободы мышления, переводя ее в свободу воли и переживая просветление. Если человек полагает свою честь лишь в том, чтобы ощущать себя, знать себя и заниматься собой, то есть в чувстве собственного достоинства, самосознании и свободе, то сам собой стремится изгнать неведение — ведь оно превращает для него чуждый, непроницаемый предмет в границу и препятствие его самопознания. Если пробудить в людях идею свободы, то свободные и сами будут непрестанно освобождаться все снова; а если, напротив, делать их всего лишь образованными, то они станут в высшей степени образованно и утонченно постоянно приспосабливаться к обстоятельствам и вырождаться в покорные холопские души. Кто такие по большей части наши умные и образованные субъекты? Саркастически ухмыляющиеся рабовладельцы и сами — рабы.
вернуться
Адольф Дистервег (1790—1866) — немецкий педагог.