— Ее зовут Эрика, — сказала Анн-Бритт. — Кстати, имя ей совсем не идет.
— Почему? — удивленно спросил Валландер.
— Когда я слышу «Эрика», то сразу представляю эдакую крепкую, здоровую женщину. Буфетчицу в гостинице или крановщицу.
— А мне мое имя подходит? — спросил он.
Анн-Бритт весело кивнула.
— Конечно, глупо считать, что имя связано с определенным типом личности, — сказала она. — Все это не более чем развлечение, игра, за которой не стоит ничего серьезного. Но с другой стороны, трудно представить себе кота по кличке Фидо. Или собаку Миссан.
— Ну почему же, есть и такие, — возразил Валландер. — Но давай вернемся к Эрике Карлман. Что о ней известно?
Анн-Бритт сообщила, что Эрике Карлман двадцать семь лет. Что она недолгое время работала стюардессой в маленькой английской авиакомпании, специализирующейся на внутренних чартерных рейсах. Потом она перепробовала много профессий, но нигде подолгу не задерживалась и ни к чему не проявляла особого интереса. Эрика Карлман объездила весь мир, получая от отца щедрое денежное содержание. Была замужем за перуанским футболистом, но их брак быстро распался.
— Похоже, обычная девушка из высших слоев общества, — проговорил Валландер. — Которой в жизни практически все дается сразу и даром.
— Мать говорит, что с десяти лет у Эрики стала проявляться склонность к истерике. Она употребила именно это слово. Истерика. Очевидно, правильнее было бы говорить о неврозе.
— Она и раньше пыталась покончить с собой?
— Никогда. Во всяком случае, об этом никто не знал. У меня создалось впечатление, что ее мать меня не обманывала.
Валландер задумался.
— Ведь она сделала это всерьез, — проговорил он. — Она действительно хотела умереть.
— Мне тоже так кажется.
Они все приближались к больнице, и Валландер понял, что не может больше молчать о пощечине. Эрика скорее всего упомянет об этом в разговоре, и тогда Анн-Бритт обязательно подумает, что он молчал из мужского тщеславия.
Перед воротами больницы Валландер остановился и все ей рассказал. Он видел, что Анн-Бритт порядком удивлена.
— Я могу только предположить, что этот инцидент — проявление тех самых истерических наклонностей, о которых говорила мать, — наконец сказала она.
Валландер и Анн-Бритт двинулись дальше. Но через некоторое время она снова остановилась.
— Боюсь, как бы это не создало дополнительных осложнений, — сказала она. — Вероятно, девушка еще очень плоха. На протяжении многих дней ее положение было критическим, она находилась на грани жизни и смерти. Кто знает, может быть, она жалеет или даже проклинает себя за то, что ей не удалось умереть. У нее и так скверно на душе, а если ты появишься в комнате, это и вовсе может ее раздавить. Или вызвать агрессию. Или, наоборот, страх. И тогда она замкнется.
Валландер сразу понял, что Анн-Бритт права.
— Тогда будет лучше, если ты поговоришь с ней с глазу на глаз. А я подожду тебя в кафетерии.
— В таком случае, нам нужно обсудить, что мы, собственно, хотим у нее выяснить.
Валландер жестом указал на скамейку рядом парковкой такси. Они сели.
— В таком расследовании, как наше, всегда надеешься, что ответ окажется интереснее вопроса, — начал он. — Каким образом почти удавшееся самоубийство дочери связано со смертью отца? Вот твой пункт назначения. Как ты до него доберешься — не знаю, тут я тебе не помощник. Маршрут тебе придется разрабатывать самой. Ориентирами будут служить ее ответы: они подскажут тебе, о чем спрашивать дальше.
— Предположим, она даст положительный ответ, — сказала Анн-Бритт Хёглунд. — Скажет, что была настолько раздавлена горем, что не хотела жить.
— Тогда мы будем считать этот факт установленным.
— Но что, собственно, дает нам этот факт?
— Ты станешь расспрашивать ее дальше. Сейчас мы не в состоянии предусмотреть всех вопросов. Какие у них с отцом были отношения? Теплые, доверительные, как это обычно бывает между отцом и дочерью? Или нет?
— А если ответ будет отрицательным?
— Тогда ты перестанешь ей доверять. Только так, чтобы она этого не заметила. Во всяком случае, я ни за что не поверю, что она по каким-то своим, тайным причинам выжидала случая, чтобы устроить двойные похороны.