Долорес спала. Дышать ей становилось все труднее, и она беспокойно ворочалась.
— Ты не можешь умереть, — прошептал Педро, почувствовав, что не в силах больше совладать со своим отчаянием. — Не покидай нас.
Спустя два часа все было кончено. На какой-то миг ее дыхание стало совершенно спокойным. Открыв глаза, она взглянула на него.
— Ты должен окрестить нашу дочь, — проговорила она. — Окрести и береги ее.
— Ты скоро поправишься, — ответил он. — И тогда мы вместе пойдем в церковь и окрестим ее.
— Все кончено, — ответила она и закрыла глаза.
Вскоре она отошла.
Две недели спустя Педро покинул деревню, в корзине за спиной он нес дочь. Его брат Хуан вышел немного проводить его.
— Зачем ты это делаешь? — спросил он.
— Так надо, — ответил Педро.
— Зачем обязательно идти в город, чтобы окрестить дочь? Почему нельзя сделать это в нашей деревенской церкви? В нашей церкви крестили тебя и меня. И наших родителей крестили в ней до нас.
Педро остановился и посмотрел на брата.
— Мы ждали ребенка восемь лет. Когда наша дочь наконец появилась на свет, Долорес заболела. Никто не мог ей помочь. Никакие доктора, никакая медицина. Ей не было еще и тридцати. А она была обречена. И все потому, что мы бедные. Потому, что нас губят болезни бедняков. Я повстречал Долорес, когда ты исчез на карнавале. Теперь я хочу вернуться к большому кафедральному собору на площади, где мы встретились впервые. Я хочу окрестить дочь в самой большой церкви, которая есть в округе. И это самое малое, что я могу сделать для Долорес.
Не дожидаясь ответа и не оглядываясь, пошел он вперед. Поздно вечером он пришел в деревню, где родилась Долорес, и остановился у ее матери. Педро еще раз объяснил, куда направляется. Когда он замолчал, старуха сокрушенно покачала головой.
— Горе толкает тебя на безумие, — сказала она. — Подумай лучше, что твоей дочери будет нелегко трястись у тебя за спиной весь долгий путь до Сантьяго.
На это Педро ничего не ответил. На следующий день рано утром он снова пустился в путь. Он все время разговаривал с дочкой, сидевшей в корзине у него за спиной. Он рассказывал ей все, что вспоминал о Долорес. А когда ему нечего было больше сказать, начинал рассказ заново.
Педро прибыл в город после полудня, когда тяжелые дождевые тучи заслонили горизонт. Он уселся у массивных дверей собора Сантьяго Апостол и стал ждать. Время от времени он кормил ребенка едой, которую прихватил с собой из дома. Педро внимательно осматривал проходивших мимо священников в черном облачении. Но находил их либо слишком молодыми, либо чересчур торопливыми, чтобы удостоиться чести крестить его дочь. Он прождал много часов. И в конце концов, увидел пожилого падре, не спеша идущего через площадь по направлению к собору. Он встал, снял соломенную шляпу и приподнял дочь. Пожилой священник терпеливо выслушал его историю. Затем кивнул.
— Я окрещу твою дочь, — сказал он. — Ты проделал долгий путь ради того, во что ты веришь. В наше время это большая редкость. Люди чаще выбирают широкие врата. Поэтому мир таков, каков он есть.
Педро последовал за священником в сумрачную глубину собора. Он подумал, что Долорес сейчас находится где-то рядом. Душа ее витает поблизости и сопровождает их на каждом шагу к купели.
Пожилой падре оперся жезлом на одну из высоких колонн.
— Какое имя будет у девочки? — спросил он.
— Как и у ее матери, — ответил Педро. — Ее будут звать Долорес. Еще мне хотелось бы дать ей имя Мария. Долорес Мария Сантана.
После крещения Педро вышел на площадь и сел у статуи, возле которой он десять лет назад повстречался с Долорес. Дочь спала в корзине. Он сидел совершенно неподвижно, погруженный в себя.
Я, Педро Сантана, человек простой. От своих предков я не получил другого наследства, кроме бедности и беспросветной нищеты. И жену свою я не сумел сберечь. Но обещаю, что наша дочь увидит иную жизнь. Я сделаю все для того, чтобы она избежала нашей участи. Я обещаю тебе, Долорес, что твоя дочь проживет длинную, счастливую и достойную жизнь.
В тот же вечер Педро ушел из города. Он вернулся в родную деревню со своей дочерью Долорес Марией.
Это было 19 мая 1978 года.
Долорес Марии Сантана, столь горячо любимой своим отцом, было тогда восемь месяцев от роду.