Что касается кандидатур, то вроде бы имеются. Можно возобновить знакомство с Дифой, поухаживать недвусмысленно за пышечкой Полиной (к которой безответно неравнодушен Миша Ревзин); недавно вот Нора проявила довольно определенный интерес. А Жанна? Да я бы хоть сейчас женился на ее родителях!.. Но шутки шутками, а, помимо всего, маячит проклятый вопрос: где жить? В одной комнате с родственниками, как мой дружок Эльхан, как многие другие? За шкафом, за посудной горкой, обладанием которой сейчас так гордятся, и чтобы она, проклятая, мелодично звенела по ночам в такт сами знаете чего, и чтобы в результате этой музыки появлялись бы дети?.. Я где-то слышал, что крысы и те болеют и быстрее дохнут, если поместить их в перенаселенную клетку… Знаю, знаю, в чем следует меня упрекнуть, как назвать, что ответить. Но, все равно, страшно представить… И потом ведь должна же быть все же эта самая… любовь. А если вместо нее просто хорошее, дружеское расположение… как было к Маре… Не окончится ли это так же, как с ней, только еще скорее?.. И, наконец, чего это я распетушился — словно все названные кандидатки спят и видят обрести во мне спутника жизни? Не мешало бы еще, как писал по этому поводу Шолом-Алейхем, «уговорить графа Суворова-Рымникского». Или барона Ротшильда, точно не помню…
Проходя уже по Малой Бронной мимо бывшего Еврейского театра, я припомнил слова Риммы об ее несчастной семье и подумал, что и в моей не так уж все лучезарно: в начале 30-х арестовали отца как вредителя, он сидел в Бутырках, потом в Темниковском лагере. Слава богу, недолго. А после освобождения многие годы его вызывали к следователю в те же Бутырки, и он каждый раз не знал, вернется ли домой. Умер в пятьдесят с лишним лет. А война, на которой я, признаюсь, не проявил геройства, даже не был убит или по-настоящему ранен — так, задело осколком ногу… Но все-таки почти четыре года отбарабанил. А потом не приняли обратно в военную академию, где учился перед войной. Разве не унизительно? А после педагогического института не приняли в аспирантуру. Хотя особого желания не было, но очередная пощечина. И в школу, где сейчас работаю, устроился случайно, только благодаря хорошим людям… А тут еще Римма со своими настроениями… Ну и пусть… Обойдемся.
С этим мудрым решением я уже входил в квартиру 22, третий этаж, три звонка…
Той же весной
Хорошо, что в школе у меня приличная нагрузка, да и частных уроков прибавилось, так что особенно некогда предаваться унылым размышлениям насчет того, как меня, все же, обидела Римма — такого семи пядей во лбу, красивого, остроумного, обаятельного, находчивого, которого полюбили даже ученики общеобразовательной средней школы номер 49 Фрунзенского района (чего не могу сказать о директрисе, потому как начал уже с ней поругиваться. Но об этом позднее). Меня, чьи переводческие способности признали знаменитая почти во всей Москве учительница Дифа и ее брат журналист и чья фамилия начала время от времени появляться на страницах многотиражных изданий — в «Московском комсомольце» у Гургена Григоряна, в «Комсомольской правде» у Володи Котова, даже в «Огоньке» у Софронова. Не говоря о журналах «Советская женщина» и «Крестьянка». И кому платят настоящий гонорар — чуть ли не рубль за строчку любой длины. А иначе не утолять бы мне время от времени жгучую жажду с помощью холодной столичной водки, а изнурительный голод — хрустящей гурийской капустой, сациви и бастурмой; и оставаться бы при твердом убеждении, что Арагви — какая-то речка в Грузии, а вовсе не отменный ресторан напротив Моссовета, где гардеробщик, получив чаевые, говорит вам: «Спасибо, будьте здоровы, товарищ подполковник». Хотя я, всего-навсего, капитан, да и то запаса…
Ближе к лету
Ох, несмотря на изрядную занятость и почти всеобщую любовь, меня продолжают одолевать порой довольно грустные мысли: явно не хватает Риммы с ее раздражающим молчанием, нерешительностью в мелочах, с ее ногами и челкой. Однако не зря мудрый российский народ посоветовал однажды, что клин следует выбивать клином. Таким «вторым клином» явилась для меня милая бесхитростная Бэлла, к чьей великодушной помощи я уже прибегал раньше. К счастью, в эти дни она была совершенно здорова: страшные приступы душевной болезни оставили ее на время. Но в добром здравии была и ее матушка, что создавало известные трудности на нашем греховном пути, которые приходилось преодолевать с помощью ночной темноты и неотапливаемой лестницы (не говоря уже о холодном подоконнике) в их развалюхе в самом центре Москвы.
Снова я чаще стал появляться у Жанны, где меня, как и прежде, радушно принимали, несмотря (слышишь, Римма?) на дурной характер. И на то, что мою кандидатуру окончательно следовало бы вычеркнуть из рубрики «потенциальные женихи».